Андрей Миронов - [81]

Искусствовед, бывший министр культуры РФ, Михаил Швыдкой:«В нём была улыбка Господа, удивительная видимая лёгкость таланта. Он как бы чуть-чуть парил над землёй. И никогда не останавливался в развитии – ему всегда хотелось чего-то большего. Считается, что великие артисты – одиночки. Однако Миронов не был одинок. Для него огромную роль играли театральное и внетеатральное общение, дружеский круг. Андрей Миронов при внешней лёгкости был очень строгим в работе и рассудительным человеком. Он хорошо понимал роль, чётко выстраивал логику своих героев, что помогало ему потом и в режиссуре. Папины и мамины таланты слились в нём воедино».

Писатель и драматург Григорий Горин:«Наблюдать за репетициями Миронова со стороны – огромное напряжение. Во-первых, чисто физически трудно было уследить за его местоположением: он был то в зале, то в секунду оказывался на сцене, то кричал откуда-то сверху, из осветительной ложи. Сама же премьера очередной его режиссёрской работы становилась просто жизнеопасным мероприятием, ибо, когда он стоял в тёмном зале, спрятавшись в дальнем проходе за портьерой, то бессознательно как бы играл все роли за всех исполнителей в тайной надежде, что телепатически передаст им хотя бы часть своей энергии. И когда кончался этот кошмар, когда стихал гром аплодисментов, а он, бледный и измождённый, сидел в своей гримуборной, я, уже не как драматург, а просто как бывший врач, осторожно спрашивал: „Как ты себя чувствуешь? Устал?“ В ответ – всегда недоумённый взгляд и привычная фраза: „С чего мне уставать? Я же не работал, я только смотрел“».

Драматург и сценарист Михаил Рощин:«„Самое главное – обаяние“, – говорят американцы. Этого самого главного у него было – море. Его обожали девушки. Чистые, милые, юные девушки, провинциальные школьницы, Татьяны Ларины, присылавшие ему безумные письма. Он являл для них собою Героя Любви, отважного и нежного, не мужлана, но мужчину, юного, тонкого и всепонимающего, идеально гармоничного, доброго, лёгкого и верного, а не легковерного. Ироничного, но не циника. Умного, но не чересчур, не сухаря. Всегда весёлого, всегда неотразимого. Доброго… Вот-вот – доброго. Юные девушки – ещё дети, а дети больше всего любят добрых».

Актёр и режиссёр Михаил Козаков:«Андрей Миронов, Андрюша привносил в нашу задёрганную и тревожную жизнь свою неповторимую светлую краску; он давал особый тон, ноту, рождал мелодию и одаривал этим своих друзей, знакомых, зрителей, сидящих в театральном зале, десятки тысяч любителей кино и миллионы людей перед экранами телевизоров. Он стал для многих желанным и дорогим гостем, непременным участником самых любимых праздников в году».

Режиссёр Алла Сурикова:«Андрей Миронов славился потрясающей собранностью, точностью и обязательностью, что в киношной среде чрезвычайная редкость. Один раз он летел на съёмки в Крым из Томска через Москву, больной, с температурой, едва живой. В Москве его, как водится, не встретили, билет на Симферополь наши администраторы ему не купили, и с чистой совестью Андрей мог бы отлежаться дома, полечиться в Москве… Когда же он прибыл на съёмочную площадку вовремя, но таким, каким его никто никогда не видел, я не сумела найти слов и, разряжая ситуацию, просто встала перед ним на колени».

Актёр Юрий Никулин:«Когда меня с ним только познакомили, я не мог относиться к нему иначе, чем как к сыну Мироновой и Менакера – актёров моей юности. Для меня они были эстрадные боги. И вот артистом стал их сын. Невольно смотрел на него по-особому. Сам же Андрей страшно не любил, когда о нём говорили как о сыне Мироновой и Менакера. Он бесился при этом и умолял: „Я прошу, не надо. Я просто Миронов, и всё, и никаких лишних разговоров быть не может“».

Актёр и режиссёр Александр Ширвиндт:«Он был премьером театра. Сейчас это слово ушло, ничего в голову, кроме слова министр, не приходит, а раньше в любом театре был премьер, первый артист. Андрей был премьером Театра сатиры».

Режиссёр Эльдар Рязанов:«Я никогда не видел Андрея злым. Видел его грустным, весёлым, огорчённым, озорным, озабоченным, лукавым, обиженным, сердитым, но не могу припомнить случая, чтобы он злился, чтобы говорил о ком-то с ненавистью, чтобы кого-то проклинал, чтобы на лице его было ожесточение. Когда его бесцеремонно обижали – а такое случалось, – глаза его становились беззащитными и растерянными. Злоба, агрессия, желчность были чужды его натуре.

Если откинуть его театральные и кинематографические роли, а взять только телевизионные выступления, где он представал без грима, то зритель мог составить об Андрее как человеке превратное суждение. На телевизионном экране элегантно двигался, легко танцевал, непринуждённо пел актёр, сознающий свою неотразимость, порой смахивающий на фата, фрачного героя, обаятельного бонвивана. И некоторые зрители отождествляли этот образ с сущностью самого Миронова. А в жизни Андрей был, пожалуй, полной противоположностью своему эстрадному персонажу. Он был застенчив, неуверен в себе, недоволен собой, невероятно деликатен, раним и очень добр. Хотя всё это не мешало ему в разговоре, в общении быть весёлым, остроумным, не лезть за словом в карман. Когда он бывал в ударе, то всегда оказывался душой компании, её эпицентром, вулканом, извергающим шутки, экспромты, остроты. Его юмор был заразителен, а рассказы, помноженные на блистательное актёрское исполнение, вызывали взрывы хохота. Но все эти качества его я обнаружил не сразу. После первых его ролей в кино и театре у меня как у режиссёра-зрителя сложилось впечатление, что Миронов – актёр с отрицательным обаянием. То, что он неимоверно талантлив, мне стало ясно сразу, но я, как говорится, в упор не видел его в образе положительного героя».