Андрей Белый - [36]

Исчезни в пространство, исчезни

Россия, Россия моя!

Второй отдел «Пепла» озаглавлен «Деревня». Размером и слогом некрасовских «Коробейников» автор рассказывает нехитрую повесть о любви и смерти. Купец говорит девке:

Погуляй со мною лето:

Я тебе, дружок,

Канареечного цвета

Заколю платок.

Но девка любит другого:

Он — высокий, чернобровый,

Статный паренек —

За целковый ей ковровый

Подарил платок.

Отвергнутый купец в густой ржи точит нож на соперника:

Отнесу тебя, сердечный,

В прибережный ров,

Будут дни: смиренный, грешный

Поплетусь в Саров.

Паренек плетется в волость; разудало надвинул шапку набекрень; весело вспоминает, как любились они с милой.

В колокольчиках, в лиловых,

Грудь к груди прижав,

Средь медвяных, средь лиловых,

Средь шелковых трав.

В степи встречает его купец и всаживает ему «ножик вострый в грудь по рукоять». Убийца бежит в город: «переулками кривыми прямо в кабачок». Очень выразительно стихотворение «В городке»:

Руки в боки: эй, лебедки,

Вам плясать пора.

Наливай в стакан мне водки —

Приголубь, сестра.

Где-то там рыдает звуком —

Где-то там орган…

Подавай селедку с луком!

Расшнуруй свой стан.

Эй, откуда, эй, узнай-ка,

Заявился я?

Трынды-трынды, балалайка,

Трыкалка моя!

И кончает убийца жизнь на виселице:

Закрутили петлю ловко.

Леденеет кровь.

Перекинулась веревка.

«Эй, не прекословь!»

Третий отдел «Город». В ряде стихотворений поэт рисует призрачность современного города. Люди— маски; жизнь — маскарад; среди пляшущих мертвецов появляется красное домино — Рок.

Входит гостья, щелкнет костью,

Взвеет саван: гостья — смерть.

Гость: — немое, роковое,

Огневое домино,

Неживою головою

Над хозяйкой склонено

Ждет. И боком, легким скоком:

«Вам погибнуть суждено!» —

Над хозяйкой ненароком

Прошуршало домино.

(«Маскарад»)

И снова красное домино:

Кто вы, кто вы, гость суровый? —

Что вам нужно, домино?

Но, закрывшись в плащ багровый,

Удаляется оно.

(«Праздник»)

В ресторане, в отдельном кабинете, старик ласкает наездницу; врывается красное домино и закалывает его кинжалом.

Над ним склонилось, пролилось

Атласами в сияньи алом —

Немое домино: и вновь,

Плеща крылом атласной маски

С кинжала отирая кровь

По саду закружилось в пляске.

(«В летнем саду»)

И наконец, открываются «сатанинские глубины» красного домино.

Он в черной маске, в легкой красной

тоге,

И тога шелком плещущим взлетела.

Он возглашает: «Будете как боги».

Пришел. Стоит. Но площадь опустела.

(«На площади»)

Так среди городского безумия — на балах, маскарадах, пирах, на площадях и улицах— проходит диавол. Красное домино Белого, связывающее темы «Пепла» с темой романа «Петербург», связано с «Красной свиткой» Гоголя, преследовавшей воображение поэта в революционные годы.

1905 год отразился в стихотворениях: «Пир», «Укор», «Похороны». Толпы рабочих идут с фабрики; возводятся баррикады, веют красные знамена; а поэт с друзьями кутит в «Аквариуме»: звенит гитара, неистово пляшет венгерка.

К столу припав, заплакал я,

Провидя перст судьбы железной:

«Ликуйте, пьяные друзья,

Над распахнувшеюся бездной».

(«Пир»)

К красавице в шелках и кружевах поэт обращается с укором:

Там народ мой без крова; суровый

Мой народ в униженьи и плене.

Тяжелит тебя взор мой свинцовый:

Тонешь ты в дорогом валансьене.

(«Укор»)

И снова толпа рабочих, драгуны, треск револьверов:

Глуше напев похорон.

Пули и плачут, и косят.

Новые тучи кровавых знамен —

Там в отдаленьи проносят.

(«Похороны»)

Четвертый отдел «Пепла» — «Безумие» — своим бредовым косноязычием напоминает симфонию «Кубок метелей». Пророк, изгнанный из городов и побитый камнями, священнодействует в полях, среди чертополоха: у него «травная библия», его клир— репье, прихожане— цветы; он— вольный поп, рукоположенный «кустом порфирородным». Эту кощунственную безвкусицу поэт гордо называл «эзотерикой»; современники считали ее патологией.

Лейтмотивом поэзии Белого в эпоху его трагической любви к жене Блока является тема смерти и погребения. Он видит себя в гробу, оплакивает, служит по себе панихиду, хоронит и произносит надгробные слова:

…Вокруг

Невеста, любовница, друг

И цветов малиновый пук,

А со мной никого, Ничего.

(«Отпевание»)

Особенно услаждает его мысль о том, что та, которая мучила его при жизни, пожалеет его мертвого:

Невеста моя зарыдала,

Крестя мне бледный лоб.

………….

Ко мне прильнула;

Я обжег ее льдом.

Кольцо блеснуло

На пальце моем.

Дилино-бимбом.

(«У гроба»)

А вот и вынос гроба:

И плывет серебро

Катафалка.

Поют,

Но не внемлю.

И жалко,

И жалко,

И жалко,

Мне землю.

Меня несут

На страшный суд.

(«Вынос»)

Из похоронного цикла выделяется стихотворение «Друзьям», которое нельзя читать без мучительной жалости. Столько в нем искреннего горя и тоски по любви, что мы забываем о безумиях и кощунствах и видим только несчастное человеческое лицо.

Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.[20]

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел.

Не смейтесь над мертвым поэтом;

Снесите ему венок.

На кресте и зимой и летом

Мой фарфоровый бьется венок.

Любил только звон колокольный

И — закат.

Отчего мне так больно, больно!

Я не виноват!

Пожалейте, придите;

Навстречу венком метнусь,

О, любите меня, полюбите —

Я, быть может, не умер, быть может,

проснусь —

Вернусь…

Трогательная детская беспомощность в этих словах: «Я, быть может, не умер…»