Анатомия любви - [99]

– Как мы с тобой, – произнесла Джейд. – Какими мы были.

– Что ты имеешь в виду? Сумасшедшими?

– Живущими в собственном мире. Уверенными, что чувствуем нечто отличное от всего остального. Мы ничего не могли делать, только быть вместе, и все прочее казалось нереальным.

– Верно.

– Да, это безумие. И ты только что сказал это сам, даже ты.

– Нет, – возразил я, – нет, если мы оба в это верим. Безумцы одиноки, и никто не понимает их. А мы оба знаем, отчего все становится осмысленным. Свой мир не безумие, когда веришь в него вдвоем, когда доказываешь его истинность, живя в нем. И тогда остальные, вспомни, тоже начинают верить. Верят, что мы живем в собственном мире. Каждый, кто знает нас, кто видит вдвоем. Мы заставляем их верить.

– Нет.

– Нет?

– Не говори об этом так, словно это происходит до сих пор. Нет. Все давно прошло.

– Давно прошло. Но сейчас я с тобой, и кажется, что не так уж давно это было. Наверное, я могу забыть обо всем, что было между прошлым и сегодняшним днем.

Джейд покачала головой и опустила глаза. Она нервно теребила лежащие на колене руки.

– Нет, – заявила она. – Ты не знаешь, с кем разговариваешь. Ты паришь над землей.

– Я знаю тебя, – возразил я.

Фраза оказалась гораздо весомее, чем я ожидал, словно простое утверждение, содержавшееся в ней, обладало эмоциональным магнетизмом, притягивало все, что было неизвестно, неясно, все, что было не сказано, на что надеялись и одновременно опасались. Я сказал Джейд, что знаю ее, и атмосфера вокруг изменилась настолько, будто я наконец-то набрался храбрости, чтобы поцеловать ее. Однако у меня не было выбора, кроме как двигаться все дальше и дальше, словно преследуя призрак: либо видение растворится, обратившись в свет и пыль, либо обретет вес и плоть.

– Ты не знаешь меня, – сказала Джейд наконец. – Ты просто помнишь меня.

– Нет. Это нельзя назвать воспоминанием. Помнят что-то оставшееся в прошлом, минувшее, но если ты называешь это воспоминанием, в таком случае я вспоминаю о тебе так же, как прикованные к постели люди вспоминают, как когда-то умели ходить. Я хочу сказать, это не просто взгляд назад, это возвращение.

– К общему безумию?

– Это не имеет значения.

– Для тебя.

– Для меня.

Джейд закрыла глаза и затрясла головой, словно избавляясь от образа.

– Я не понимаю, о чем мы говорим. Не надо. Ведь от этого больно, разве нет?

– Мне?

– Вот об этом я и думаю. Тебе должно быть больно.

– Нет. А тебе?

– У меня по-другому, – покачала она головой. – Я не являюсь частью этого мира, не в том смысле. Ты стараешься удержать то, что у нас было, а я отпускаю. И это из числа тех вещей, которые, когда роняешь их, не отскакивают обратно, а просто падают, падают и падают.

– Но внутри.

– В каком смысле?

– Когда ты роняешь это, нас двоих, оно падает и падет внутри тебя, а потому не имеет значения, каким далеким оно кажется, оно все равно здесь, близко. Мы запаяны надежнее, чем космические модули. На самом деле мы не можем ничего забыть по-настоящему.

– О, я думаю о тебе, – произнесла она как само собой разумеющееся.

– А я постоянно думаю о тебе, – сказал я. – Думал, когда был в этой чертовой клинике, когда жил с родителями, и теперь, у себя.

– Где ты живешь?

– На Кимбарк, номер пятьдесят три восемнадцать. Две с половиной комнаты. Второй этаж.

– Кимбарк, – кивнула Джейд. – Я скучаю по нашему старому району. Нам повезло, что мы там выросли, поверь. Это важно, когда переезжаешь на Восток. Уж там-то тебе дают прикурить, если ты со Среднего Запада, но если ты из Гайд-Парка, то жить можно. Можно держаться на прежнем уровне.

– В чем, например?

– В разговоре. – Она пожала плечами. – В поведении. А кофейня «Медичи» еще открыта?

– Наверное, да.

– Хорошо. Когда я в последний раз была в Чикаго, ходили слухи, что ее могут закрыть.

– Когда это было? Когда ты была в Чикаго?

– Зимой. В самое худшее время. Хуже, чем в Вермонте.

– Этой зимой?

Джейд кивнула.

– Но я был в городе! – Я едва не вскочил.

– Знаю. Я приезжала с подругой. Думала, не позвонить ли тебе. Правда думала. Я едва не позвонила твоим родителям, чтобы разыскать тебя. Кинула монету в автомат, но передумала. Когда повесила трубку, монета не вывалилась. Это меня испугало.

– Зря ты не позвонила. Ужасно, что мы видимся в первый раз сегодня. В день похорон твоего отца.

– Ничего страшного, – сказала она и тут же добавила: – Извини. Глупость сморозила. В любом случае, я же приезжала с подругой. Ничего хорошего не получилось бы.

– Это неважно. В смысле, дело того стоило. Я бы встретился с тобой при любых обстоятельствах.

– Мы ехали в Калифорнию, в Санта-Барбару, это ее родной город. Поэтому заехали посмотреть на мой родной город.

– Сьюзен.

– Что?

– Ее зовут Сьюзен. Кит рассказывал мне о ней. О твоей подруге.

Джейд замолчала, пожала плечами и так плотно сжала рот, что челюсть окаменела. Она научилась предостерегать без слов, что не хочет слышать некоторых вопросов. Она уже довольно наслушалась о Сьюзен, о том, что она с женщиной, что любит женщину. Однако укол ревности, который я ощутил, попал на зарубцевавшуюся ткань. Я уже тысячу раз растравлял раны, и больше уже ничего не чувствовал, и уж точно мне нечего было сказать.