Анатомия любви - [70]

– А потом Хью набросился на нас из-за разведенного в камине огня, – сказал я.

– Верно. Он был в бешенстве из-за того, что вы разожгли огонь, ведь вы знали, что никому, кроме Хью, не позволено заниматься камином, но разыграли такое недоумение. «За камин отвечаю я», – сказал Хью. Он ударил себя в грудь. Какой первобытный жест! Настоящий мужчина. Он не пытался скрыть истинную причину негодования. Не стал говорить, что на дворе июнь. Не стал говорить, что дрова почти закончились. Он даже не стал говорить, что вы, детишки, забыли поставить экран. У него выдался длинный отвязный вечер, и ты же знаешь, что он всегда любил высказывать голую, неприятную правду – несколько обескураживающие признания были спрятанными шоколадками Хью. И вот он стоит такой прямой, с красными глазами, заявляя: «Не люблю, когда кто-то разводит огонь в моем камине. Камин – единственный предмет в этом чертовом доме, за который полностью отвечаю я».

– Джейд сказала, что мы замерзли, – вставил я.

– А Хью сказал, что надо было надеть перчатки, свитеры или вообще пойти куда-нибудь в другое место.

– Произнося эти слова, он смотрел прямо на меня. Он имел в виду, что это мне надо пойти в какое-нибудь другое место. Домой.

– О, как я рада, Дэвид, что ты сам сказал это. Меня постоянно занимал вопрос, замечал ли ты подобные вещи.

– Разумеется, замечал.

– Я рада. Мне казалось, что не замечал.

– Тогда я сказал, что уйду, когда догорит огонь.

– Да, отыскав для себя преимущество и тут же воспользовавшись им. Вы двое весьма неуклюже отгораживались от мира. Надо сказать, Дэвид, вы были не настолько умны, как вам самим казалось. В какой-то момент Хью обнял меня: так мужчина переходит к физическому контакту во время свидания, решив, что его подруга могла заскучать. Хью сказал, чтобы ты побыстрее отправлялся домой, а потом мы с ним пошли наверх. Боже, как я любила этот дом по ночам, когда окна становились черными и дети уже спали. Я включила лампу со своей стороны кровати, и Хью спросил, собираюсь ли я ложиться. Я читала тогда «Скандал в семействе Уопшотов», и мне хотелось немного побыть наедине с Чивером, немного подумать. У меня голова взрывалась после общения с таким количеством народу, и мне требовалось перегруппироваться. Хью улегся в нашу гигантскую постель в трусах, давая понять, как он оскорблен тем, что я выбрала чтение. Так он сообщал, что я недостойна интима. Я спросила, что не так, и под одеялом коснулась эластичной резинки на трусах. Он отодвинулся. «Все нормально», – сказал он. Как же я ненавидела этот его несчастный голос. Он перевернулся и скрестил руки на широченной груди. У него почти не было волос под мышками и на груди, а живот был гладкий, как у Сэмми. «Мне одиноко рядом с тобой», – заявил он. И я ответила: «Я одинокая личность. Это заразно». Но думала я при этом: «Засыпай, ну, засыпай уже, чтобы я могла побыть минут пятнадцать в одиночестве». Хью принялся злословить по поводу гостей, бывших на вечеринке, но тут же начал зевать, и я расслабилась. Я знала, что скоро он заснет. Примерно в это время я услышала, как входная дверь открылась, а потом закрылась, и я решила, что это ты ушел домой. Потом я услышала, как Джейд поднялась, прошла в ванную в конце коридора, и подумала, что она готовится ко сну.

В этот момент мне очень захотелось прервать Энн. Я помнил, как сам открывал и закрывал ту дверь, Джейд стояла рядом, и мы оба хихикали, как дети, которыми мы, собственно, и были, а потом мы прокрались обратно в гостиную, уверенные, что наши звуковые эффекты сработали. Я помнил, как снял ботинки и рубашку, когда Джейд пошла наверх, думая при этом, что никогда не буду лучше, чем сейчас, и никогда не забуду ни единого мгновения этой ночи, и как же я был прав.

– Я на несколько минут задремала, – сказала Энн, – с книжкой на животе и при включенной лампе. Но внезапно проснулась, как будто чья-то тень упала мне на лицо. Я услышала внизу шум. Выключила лампу и прислушалась. Щебетание половиц. Поскрипывания и потрескивания, кажется, более осмысленные, чем простое дыхание дома. Я не понимала, что это может быть. Неужели, подумала я, в наш дом мог забраться вор? И даже если бы забрался, что бы он унес? Мои журналы? Радио? Шоколадки?

– Хватит, Энн, – произнес я. – Ты подходишь слишком…

– Близко?

– Нет. Как-то странно. Ты делаешь мне больно.

– От этого не должно быть больно. Ты ведь все помнишь. А я рассказываю то, что помню я. Помню, как лежала в постели и прислушивалась к звукам на первом этаже дома, в котором я больше не живу.

Ее глаза блестели от волнения, но она как будто ни на что не смотрела. Они горели, как свет, который иногда оставляют в пустом доме, чтобы отпугнуть возможных грабителей.

– Я выскользнула из кровати и набросила халат, тот, на синей подкладке, зимний халат, но другого у меня не было. В одном из ящиков комода Хью держал старый нож с рукояткой из древесины пекана – один из бесчисленных сувениров из его детства. Я решила взять нож на тот случай, если придется кого-нибудь пырнуть. Просто цирк! Я не производила ни звука, тише облака проплыла через спальню в коридор, на лестничную площадку. В тот вечер я была прямо как после «кислоты», а не марихуаны. Я видела все. У меня появилось ночное зрение наэлектризованной кошки. Неровности на обоях, царапина на перилах – я видела все. Включая вас, вас двоих.