Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора - [81]

Кадеты, которых называли элитой русских интеллектуальных кругов, пошли на сговор с левыми марксистскими кругами, идеологией которых было не только уничтожение Самодержавия, но социальная революция с уничтожением всех принципов государственности и провозглашением "безбожного муравейника". И когда это произошло, то всех этих умных и гениальных гучковых и милюковых уже через два месяца погнали вон, несмотря на все их "заслуги" в деле сокрушения Монархии, а Родзянко, который во всем этом играл роль "слона на побегушках" (выражение И. Солоневича), выгнали сразу после переворота, так сказать, не дав передохнуть.

Не понимали все эти профессора, "неторгующие купцы", камергеры, "сановники" и бюрократы, что в нашей государственности была заложена религиозная идея, и что только эта идея и может быть основой России.

Еще Достоевский сказал:

"Вы скажете: в "общественных учреждениях" и в сане "гражданина" может заключаться величайшая нравственная идея, что "гражданская идея" в нациях уже зрелых, развившихся всегда заменяет первоначальную идею религиозную, которая в нее и вырождается и которой она по праву наследует. Да, так многие утверждают, но мы такой фантазии еще не видали в осуществлении. Когда изживалась нравственно-религиозная идея в национальности, то всегда наступала панически-трусливая потребность единения с единственною целью "спасти животишки"; других целей гражданского единения тогда не бывает. Но "спасение животишек" есть самая безсильная и последняя идея из всех идей, единящих человечество. Это уже начало конца, предчувствие конца".

И затем дальше:

"Да, она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней, без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в Государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим все общее и все абсолютное, этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризм», все исповедываемые теперь гражданские теории, все это рухнет в один миг и безследно. Все это "близко, при дверях". Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда".

Так говорил гениальный писатель, пророк Земли Русской. Но ничего этого не слышали и не видели наши "благородные" деятели, про которых ничего худого сказать нельзя. Язык, видите ли, не повернется!

А дальше Юсупов пишет как будто хорошо:

"Лишь те, которые имели доступ в Царское Село, встречались с Монархом, необычайно обаятельным, чарующим ласковой простотой своего обращения, горячо любящим Россию. Умный, чуткий, но в высшей степени мягкий по натуре, Он незаметно привыкал в некоторых случаях подчинять свою волю настойчиво-властному характеру Государыни. Она стала его единственным другом, так заполнившим его жизнь, что влиянию других близких лиц уже не оставалось места".^{272}

О Распутине Юсупов пишет тоже вначале вполне разумно:

"В Царском Селе он являлся под личиной праведника, посвятившего себя Богу; в светских гостиных, среди своих поклонниц, стеснялся уже гораздо меньше и, наконец, у себя дома или в отдельном кабинете ресторана, в интимной компании своих сообщников, давал полную волю своему пьяному и развратному разгулу. Когда Распутин приобрел влияние в политических сферах, его окружили еще более тесным кольцом. Распутин пользовался популярностью только в определенных кругах своих поклонниц и тех лиц из правящих кругов, которые нуждались в его поддержке".^{273}

Дальше пишет Юсупов, что у него появилась навязчивая идея "удалить" Распутина, т.е. попросту его убить. С этой целью он знакомится с ним, входит к нему в доверие, и тут в своих воспоминаниях Юсупов пишет вещи, которые по своей фантастичности не вызывают к себе доверия. Правда, все разговоры Юсупова с Распутиным происходили с глазу на глаз, так что нет возможности их проверить. Но зная неуравновешенный характер Юсупова (это все сказалось в его поведении во время убийства и, в особенности, после) и, очевидно, желание его в своих воспоминаниях как-то "возвысить" в глазах читателей все это омерзительное по своим подробностям убийство, все разговоры эти кажутся мало похожими на правду. Распутин, будто, говорил Юсупову:

"Я с Ними (Государем и Государыней — В.К.) по-просту: коли не по-моему делают, сейчас стукну кулаком по столу, встану и уйду, а Они за мной вдогонку бегут, упрашивать начнут: "Останься, Григорий Ефимович. Что прикажешь — все сделаем, только уж не покидай ты нас".

"Я-то заболтался и позабыл, что дожидают меня там. Ну ничего, не впервой им. Иной раз звонят, звонят по телефону, посылают за мной, а я нейду"...

"И вас все министры слушают?" — "Все! — воскликнул Распутин. Все... Ведь мной они поставлены, как же им меня-то не слушаться? Знают, что, коли пойдут против меня, не сдобровать им".