Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора - [123]

Это смещение не имело силы — Николай Николаевич не был допущен к занятию поста Верховного. Но Русин сам не пожелал служить врагам России и добровольно подал в отставку. Не то, что другие генералы, которые так стремились угодить новому начальству, вплоть до большевиков (Брусилов, Поливанов, Клембовский, Бонч-Бруевич, Балтийский, Гатовский, Сытин, Болдырев и т.д. и тд. и т.д.).

В 10 часов утра в Пскове Рузский был принят Государем, Рузский доложил о разговоре с Родзянко и "стиснув зубы", как говорил позже, положил перед Государем ленту разговора, наклеенную на листах. Государь внимательно прочел все листы. Затем встал, встал и Рузский. Затем сел и предложил сесть генералу. Государь начал говорить об отречении. Он сказал, что уже вчера понял, что манифест о даровании ответственного министерства не поможет.

"Если надо, чтобы я отошел в сторону, для блага России, я готов, но я опасаюсь, что народ этого не поймет. Мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования. Меня обвинят казаки, что я бросил фронт. Рузский предлагал подождать мнения Алексеева, хотя и предупредил о разговоре, который вел Лукомский.

В это время Рузскому подали циркулярную телеграмму Алексеева. Рузский прочел ее вслух. После этого было решено узнать о том, что скажут Главнокомандующие.

Рузский должен был явиться после завтрака. Рузский просил разрешения придти с Даниловым и Савичем. Воейкову Государь повелел переговорить с Рузским на платформе. Рузский говорил о Временном Правительстве, об аресте министров и сказал, что телеграмму Государя об ответственном Министерстве он не послал, так как сейчас "единственный выход из положения — отречение. Это мнение всех Главнокомандующих". Рузский это говорил до получения ответов Главнокомандующих. Они уже знали, все эти "верноподданные", что будут солидарны друг с другом при покровительстве своего шефа Алексеева.

"Когда я вернулся к Его Величеству,— писал позже Воейков,— меня поразило изменение (...) в выражении его лица. Казалось, что Он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе."^{393}

Государь понимал, что Он попал в ловушку, из которой не было выхода. Но Он страдал не за себя, Он страдал за Россию, понимая, что новые хозяева поведут ее по пути безславия и приведут к гибели.

После завтрака Рузский вновь явился к Государю с докладом. На этот раз он привел с собой Данилова и Саввича.

Данилов, очевидец того, что произошло, пишет следующее:

"Император Николай встретил нас в том же зеленом салоне своего вагона — столовой. Он казался спокойным, но был несколько бледнее обыкновенного: видно было, что Он провел большую часть ночи без сна. Одет он был в той же темно-серой черкеске, с кинжалом в серебряных ножнах на поясе.

Усевшись у небольшого четыреугольного стола, Государь стал внимательно слушать Н.В. Рузского. Последний, сидя против Императора, медленным голосом стал докладывать о всем происшедшем за истекшие часы и, дойдя до телеграммы генерала Алексеева с ответными ходатайствами старших войсковых начальников, просил Государя лично ознакомиться с их содержанием.

Затем Н.В. Рузский, отчеканивая каждое слово, стал излагать свое собственное мнение, клонившееся к выводу о невозможности для Государя принять какое-либо иное решение, кроме того, которое подсказывалось советами запрошенных лиц. В конце своего доклада главнокомандующий просил выслушать и наше мнение.

Мы с генералом Савичем, оставшиеся во все время этой сцены стоя, подтвердили в общем мнение, намеченное председателем Государственной Думы и поддержанное старшими начальниками Действующей Армии.

Наступило гробовое молчание.

Государь, видимо, волновался. Несколько раз Он безсознательно взглядывал в плотно завешанное окно вагона. Затем, встав и быстро повернувшись в нашу сторону, перекрестился широким крестом и произнес:

"Я решился... Я решил отказаться от Престола в пользу своего сына Алексея!.. — Благодарю вас всех за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне"...

Точно камень, давивший нас, свалился с плеч. Минута была глубоко торжественная. Поведение отрекшегося Императора было достойно всякого поклонения".^{394}

Вы заметили, что "Он безсознательно взглядывал в плотно завешанное окно вагона". Государь понимал, что это западня, из которой выхода нет.

"Он, соединявший в себе двойную и могущественную власть Самодержца и Верховного Главнокомандующего, ясно сознавал, что генерал Рузский не подчинится его приказу, если Он велит подавить мятеж, бушующий в столице. Он чувствовал, что тайная измена опутывала его, как липкая паутина..."^{395}

А что значит — "отчеканивая каждое слово, стал излагать свое собственное мнение", — я сейчас поясню.

«Как потом выяснилось, своей настойчивостью в Пскове генерал-адъютант Рузский заставил деликатного, обожавшего Россию Государя отречься от Престола. Он позволил себе даже дерзко говорить: "Ну, решайтесь!"

Эти слова, после отречения, Государь передавал в Ставке Императрице Марии Феодоровне, Которая в Дании рассказывала мне об этом. Источник осведомления безусловно достоверный».