Анатомия героя - [63]

Уехал я на следующий день, перед отъездом встретившись там же, на Фонтанке, с матерью Медведевой. Она спокойно и лучезарно рассказывала мне о своем сыне — старшем брате Наташи. Тот (младше меня на три года) после многих лет алкоголизма превратился в овощ. Живет у матери. И не находит дорогу домой, если выйдет из маминой квартиры погулять по микрорайону. Без всякого сомнения, именно в ту белую ночь, когда я гулял с Курехиным по Питеру вдоль желтых каналов (и в день, когда на вязком солнце встречался с ее матерью), Наташа напилась и спарилась с тем, с кем она сейчас живет (а также, если верить ее первой полупьяной версии, и с его другом). Эта подлая акция, очевидно, вызвала в мире воль, силовых биотоков и напряжений страшнейший сгусток негативной энергии, направленной на меня. И энергия эта ударила там, в Питере, но не по мне, имеющему 13 лет если не полного иммунитета, то защитное волевое поле. Отрицательный сгусток ненавидящей меня ее воли ударил по Курехину и убил его — породил в нем болезнь. Т. е. я знаю, что акт совокупления Н. в ту одну из последних майских ночей убил Курехина. Кстати, она его так же ненавидела и оспаривала, как и Егора Летова. (Врачи подтверждают, что болезнь Курехина началась летом 95 года). А еще более ненавидела она меня, Курехин попал под мою смерть.

Осенью предвыборная кампания Дугина и впрягшегося в нее Курехина сотрясала Питер. В конце сентября приехал и я для участия в шоу курехинской «Поп-механики». Помню его, бродящего с подвязанными еще двумя руками Шивы, выбегающего в буфет четырехруким. На сцене он страстно командовал. И даже ругался. Люди в белых комбинезонах надували в глубине сцены гигантские воздушные шары, взлетали в качелях ногами и юбками на зрителя знаменитые курехинские старухи. Шла репетиция перед самым спектаклем. За полчаса до начала директор питерского ФСБ позвонил директрисе ДК Ленсовета и сказал, что посадил в зал своих оперативников. Так как будет выступать Лимонов. Если будут со стороны Лимонова политические провокации, то он закроет шоу. Курехин попросил меня (взволнованным и испуганным тоном, непохожим на него, смелого и ироничного) воздержаться от политических призывов. Потому я вышел на сцену под музыку Рихарда Штрауса и, вытянув руку в известном приветствии (но со сжатым кулаком), заявил: "Добрый вечер, дорогие ленинградцы и петербуржцы! Так как каждое мое выступление обыкновенно заканчивается либо арестами (Украина), либо побоищами (Минск), я сегодня буду говорить об ангелах". И я прочел им ангелогию — кусок из "Милого ангела № 2". Затем я и Курехин спели "Уходит в ночь отдельный Десятый наш десантный батальон…/ Так, значит, нам нужна одна победа / Одна на всех, мы за ценой не постоим". Еще были старушки на качелях, мученики вращались на двух крестах, жрецы в египетских масках, музыканты в шлемах с рогами, много дыма, бенгальского огня. И молча люди в белом надували и передвигали свои шары. Концерт Курехина был посвящен памяти Алистера Кроули — мага и мистика, и во время концерта людьми в масках были совершены сложные ритуалы. Шоу называлось «418». Тогда же Сергей попросил билет партии за номером 418.

А в бункере мы наскоро устроились. И стали привозить газету, перетащили дугинские книги. Дугин устроился в самых дальних комнатах и, быстро завалив их книгами и непроданными журналами, превратил их в чертог доктора Фаустуса.

Летом 95-го, когда меня снимало в кабинете немецкое телевидение, туда вдруг зашел Курехин с дыней. Зашел прямо в кадр. И улыбался.

* * *

ВЫБОРЫ

А потом были выборы.

От моей избирательной кампании осени 1995 года остались воспоминания о плохо освещенных, холодных залах библиотек, собесов и клубов, о встречах с перепуганным, сомневающимся, недоверчивым, некрасивым народом. Пожилые люди с нездоровыми, помятыми лицами, в растрескавшихся зимних сапогах, одетые, как лук, во множество потертых несвежих одежд. Овощи, трогательные истерики, злобные, добрые, полуспящие старые дети…

Порою они вступали в злые препирательства со мной, вернее, с плохо понятной им моей биографией, с моими, превратно понятыми ими книгами. "Вы бросили страну, жили на Западе, в то время как мы тут страдали, а теперь приехали и хотите власти". Или: "Вы пропагандируете в своих книгах гомосексуализм и наркотики и еще хотите, чтобы мы вас выбрали?" — нападали они. Нападок, впрочем, было немного. В основном залы были доброжелательными, но их явно смущал мой неначальственный вид — отсутствие галстука, большой ряхи. Уходя, они, очевидно, думали нечто вроде: "чудной, занятный человек, и говорит, вроде, верно, но…", дальше, я полагаю, они затруднялись в формулировке, "…не из нашей оперы персонаж, случайно в нашу колоду попавшая чужая яркая карта. Новая, слишком заметная среди затасканных наших, привычно своих. Заметность — недостаток".

Весь ноябрь и декабрь, по снегу в ранней темени, на метро, иногда в стареньких автомобилях знакомых, я посещал 194-й северо-западный округ Москвы и выступал в библиотеках, собесах, институтах. Верил ли я в то, что не покидавшие часто никогда своего района даже, крайне ограниченные, бывшие советские, а теперь российские, выберут меня, бродягу, пожившего в десятках стран, своим представителем? Прямо противоположного им выберут? Я должен был верить и я верил. И верили мои, тоже чудные, как я, хрупкие партийцы, почти подростки. На регистрацию я явился с доверенными лицами. Каждому не более 19 или 20 лет. Младшему, Мише Хорсу, даже не исполнилось еще 18-ти! Вот это депутат с доверенными лицами! Служащие избирательной комиссии смотрели на нас с плохо скрываемым ужасом.