Анатомия человеческих сообществ - [25]

.

Тень примитивной войны

Во всех известных нам сообществах люди постоянно нападают друг на друга – индивидуально или группами. Значит ли это, что тут срабатывает какой-то универсальный «агрессивный инстинкт»? Подобный взгляд можно встретить в большом количестве популярных работ. Суть его заключается в том, что насилие возникает в тот момент, когда люди «высвобождают» некую форму накопленной агрессивной энергии, которая некоторое время накапливалась и требовала выхода, – и прорыв ее может быть неконтролируемым. Эти гидравлические метафоры часто используются, когда, к примеру, авторы утверждают, что молодым людям необходимы войны или какой-то жестокий опыт, чтобы выплеснуть природные агрессивные инстинкты. Этим идеям трудно что-то противопоставить, поскольку они укоренены в наших многочисленных представлениях о ярости и насилии. Мы также говорим, что люди «взрываются» или высвобождают «подавленные» чувства во «вспышке» гнева. Во многих языках мира ярость описывается как энергия, которая изливается в разных количествах и, похоже, усиливается по мере того, как мы сосредотачиваемся на том, что изначально привело нас в ярость. С этой энергией легче справиться после того, как она выражена в словах или поступках, словно бы в результате этого сбрасывается некое внутреннее давление[93]. Но очевидно, что это всего лишь метафоры. Психические процессы не имеют никакого отношения к гидравлике, к системам, в которых нарастает высокое давление, чтобы высвободиться через предохранительный клапан или взрыв. В разуме человека не происходит ничего подобного.

Функционально, с точки зрения решения конкретных проблем, встающих перед живым организмом, в агрессивных побуждениях нет большого смысла, особенно для таких высокоорганизованных социальных существ, какими являются люди. Среди многих и многих видов социального взаимодействия, используемых людьми, в некоторых случаях насилие оказывается эффективной стратегией (например, если пастух-конкурент хочет увести ваших овец или если незнакомец выхватывает вашего ребенка у вас из рук). В других ситуациях яростная агрессия оказывается проигрышной стратегией (если ваше стадо угоняет группа воров). Иногда обстоятельства складываются так, что лучшим вариантом будет взаимовыгодное сотрудничество (например, если нескольким группам скотоводов нужен доступ к единственному источнику пресной воды). Если бы людьми руководил независимый от внешних обстоятельств, неудержимый инстинкт насилия, для них не было бы никакой разницы между этими ситуациями и они нападали бы при любой возможности. Однако люди, которые могли бы напасть, но в зависимости от ситуации сдерживаются и сотрудничают, достигнут определенно лучших результатов, чем недалекие агрессоры, и потому оставят больше потомков со сходными предпочтениями. Другими словами, у тех генов, благодаря которым люди (и другие организмы) проявляют агрессию лишь в определенных условиях, больше шансов на воспроизведение, чем у генов, способствующих недифференцированной агрессивности[94].

Была ли война между группами постоянной особенностью существования наших предков и возможным фактором давления отбора, сформировавшего наше сознание и мотивы поведения? Томас Гоббс считал «войну всех против всех» естественным состоянием человечества, пока государь не устанавливал мир, и подчинение ему было платой за безопасность[95]. Жан-Жак Руссо описывал мирные примитивные сообщества, которые как следствие собственности и цивилизации получили агрессию и разнообразные другие напасти[96].

Долгое время социально-культурные антропологи склонялись к точке зрения Руссо, поскольку в тех небольших сообществах, которые они изучали, преступления и межплеменные столкновения случались нечасто. Люди не рисковали жизнями ради того, чтобы, подвергаясь большой опасности, получить то, что можно было без особых усилий произвести самому. Кроме того, многие историки тогда полагали, что из-за низкой плотности населения в доисторическую эпоху столкновения между древними группами охотников-собирателей были очень маловероятны по сравнению с земледельческими культурами, для которых характерны большие скопления людей[97]. Но более пристальный взгляд на исторические свидетельства и более систематическое изучение изменили представление о мирных ранних сообществах. Антропологи действительно не наблюдали большого количества преступлений, но в соотношении с размерами общин доля убийств все же была очень высока. В некоторых таких сообществах риск быть убитым оказывался выше, чем в самых небезопасных кварталах городов США[98]. Кроме того, недооценка масштаба столкновений была связана с тем, что к моменту, когда антропологи смогли вести полевые исследования, межплеменные конфликты в значительной мере гасились колониальными властями[99].

Что касается отношений между группами или племенами в первобытные времена, то несколько обстоятельств наводят на мысль, что вероятность конфликтов на протяжении всей нашей эволюционной истории должна была оставаться постоянной. Одна из причин состоит в том, что люди – вид территориальный. Во всех известных человеческих сообществах люди полагают, что данной политии соответствует данная территория, что существует четкая граница между пространством «нашим» и «не нашим». Да, древние охотники-собиратели действительно вели кочевой образ жизни. Но и кочевники, как правило, перемещаются по четко определенному и ограниченному пространству. Для такой жизни требуется обширная территория, и людей возмущает проход по ней или вторжение на нее других групп.