Аналогичный мир - 3 - [58]

— Пап, — шёпотом спросил Марк, — а ты меня возьмёшь в город?

— Это кто ночью разговаривает и спать мешает? — ответил вопросом Ларри.

Марк вздохнул, зарываясь в подушку.

— Спокойной ночи, — сказал он уже сонно.

— Спокойной ночи, сынок, — тихо ответил Ларри.

Если бы не Марк, он бы встал и хотя бы полистал книгу. Но включить свет — это разбудить малыша, нет, не стоит. Он ещё успеет этим заняться.

ТЕТРАДЬ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Перед выпиской Рассел зашёл к Жарикову. Поговорить и попрощаться.

— Спасибо за хлопоты, доктор, — Рассел уже не в госпитальной пижаме, а в своём костюме, вычищенном и отглаженном, держался с корректной уверенностью.

— Не за что, — улыбнулся Жариков. — Я рад, что у вас всё наладилось. Вы уже решили, куда поедете?

Рассел пожал плечами.

— Буду думать. Искать. Съезжу в Стетсоновский технологический университет. Может, в лабораториях нужен техник.

Жариков кивнул.

— Вы хотите вернуться в научную среду?

— И да, и нет. Эксплуатационник я… Да и нет сейчас…моего производства, — Рассел усмехнулся. — И никогда не было. Штучное производство по индивидуальным заказам. Ничего более конкретного я сказать не могу. Вы мне сами всё объяснили про блоки и последствия их взлома, — Жариков кивнул, и Рассел продолжил: — Так что это можно спокойно забыть. А во всех других отраслях все места заняты. Там, где эти отрасли работают. Безработных инженеров и без меня много. А предприниматель… Нет, доктор я знаю свои возможности, и, — новая усмешка — соразмеряю с ними свои потребности. Но… мне жаль, что вы не смогли познакомиться с парнями из Исследовательского Центра в Гатрингсе. Да, доктор, я всё знаю и понимаю. И они были тоже, в своём роде, узниками. И в прямом, и в переносном смысле. И работали на… скажем так, преступные цели. Но, доктор, они были свободны. В идеях, исканиях. Идеи для них были всем. Как и для моего отца. Но разве это их вина, что преданность идее оборачивалась… Возмездие было страшным. Но… я понимаю, заслуженным и закономерным. И, знаете, доктор, в этом парне, Андре, есть нечто подобное. Он просто ещё не нашёл своей идеи.

— А вы? — спросил Жариков.

— Буду искать, — улыбнулся чуть веселее Рассел. — Прежняя не только исчерпана, но и доказала свою несостоятельность. Для меня, во всяком случае, — он достал сигареты и, взглядом спросив разрешения, закурил. — Доктор, я давно хотел спросить. Отец в последние годы работал над проблемой обратимости процессов у спальников. Вы… вы выяснили это?

Жариков кивнул.

— Да. Вся физиология необратима.

— А психика?

— Мы не ставили задачи вернуться к исходному. Вы же знаете. Рабская психология формируется с рождения, психология спальника с пяти лет, — Жариков говорил спокойно, размышляя. — Комплексы, фобии, стереотипы поведения и восприятия… Фактически парни теперь сами решают, от чего избавляться, а что оставить. Мы просто создали им условия, позволяющие сделать выбор. И осуществить его.

— Техника могла бы помочь. Но, — Рассел развёл руками. — Вся аппаратура уничтожена. Восстановить её я не в силах.

— Спасибо, — серьёзно сказал Жариков. — Спасибо за предложение помощи. Но… но дело не в аппаратуре.

— Да, я понимаю, — Рассел улыбнулся. — Оставим прошлое прошлому, — встал. — Вы разрешите писать вам, доктор?

— Разумеется, — встал и Жариков. — И приезжайте, если захотите поговорить.

Они обменялись рукопожатием. Обязательные фразы прощания. Рассел взял свой портфель, пустой и непривычно лёгкий. Но необходимую мелочь он собирался купить по дороге. В Джексонвилль возвращаться, даже просто заехать за оставшимися на квартире вещами, он не хотел. Незачем. Начинать заново — так начинать.

Когда за Расселом закрылась дверь, Жариков сел за стол, достал свои тетради, но писать ничего не стал. Ну вот, сегодня Рассел Шерман ушёл начинать новую жизнь. Инженер Шерман. Сын доктора Шермана. Жертва Империи, СБ, расизма, рабства… По представлению получил три тысячи от Комитета защиты бывших узников и жертв Империи. На первое время ему хватит. А дальше… он — свободный человек и не только вправе, но и обязан сам делать свою жизнь. Практически здоров. А характер — не болезнь. Как и у Чака. Жариков посмотрел на часы. Да, через десять минут время Чака. А в двенадцать придёт Гэб. Гэб уже встаёт, начал потихоньку разрабатывать руки. И отчуждение между ними становится всё более явным. Не ненависть, а именно отчуждение. Чак перестал заходить к Гэбу, как только у того заработали руки, подчёркнуто, демонстративно не интересуется им. Гэб столь же демонстративно платит взаимностью. А по Шерману всё-таки надо сделать последние записи. Не откладывай то, что можно сделать немедленно. Как и не делай сразу того, что нужно сделать позже…

— Иван Дормидонтович, можно?

Жариков поставил точку, перечитал запись, закрыл тетрадь и улыбнулся приоткрывшейся двери.

— Конечно, Андрей, заходи. Ты во вторую сегодня?

— Я с ночной, Иван Дормидонтович. В душ только сходил и поел, — Андрей сел на стул перед столом. — Я на минутку. Шерман… ушёл?

— Да, он выписался и ушёл. А что? Ты хотел поговорить с ним?

— Нам не о чём разговаривать, Иван Дормидонтович. Я о другом. Иван Дормидонтович, мы приглашаем вас к нам. Послезавтра двадцатое. Мы хотим отметить, — Андрей улыбнулся. — День Свободы, Иван Дормидонтович.