— Что ты, что ты, я его и в глаза не видел! — слукавил Мандрика.
— А как же коровка? — на ходу подвязывая платок, спешила к казакам Марфа.
Васька Эпов уставился на нее, будто не узнавая, потом постучал черенком плетки по голенищу и сказал:
— Так она на пастбище. Пасется коровка-то. Вот прибежит вечером, Матрена Степановна подоит ее, и пригоним. А уж поутру доите вы… — И, направляясь домой, обернувшись к Мандрике: — Встретишь сотенного, скажи, мол, пригнал я животину!
Но и вечером не пригнала Матрена корову.
— Ничего, — утешал Марфу Мандрика, — припозднилась, видать, по хозяйству. Зато мы утром свово молочка напьемся.
Настя уже считалась своей. Как стемнело, послали за ней Ивана, чтобы ужинать шла да и ночевать осталась — пусть к семье привыкает. Уложили ее спать на лавке. У одной стены дома Ванюшка лег, у другой Настя, а посредине у печки Мандрика с женой, свекор, значит, со свекровью. Разделили молодых. Хоть и жалко их, да ничего не поделаешь, невенчанные. Настюшка, как легла, так и затихла — не слышно ее, а Иван долго ворочался и курить раза три вставал. Черт нетерпеливый.
Поднялись рано. Марфа достала плитку кирпичного чая, хотела заварить, да Мандрика остановил:
— Чего загоношилась? Погоди, Матрена корову приведет, подоишь и сливану нам сваришь. Люблю я сливан, чтоб, значит, заварка была свежая, молочка парного туда, маслица, яичко и посолить как надо.
Но сливаном побаловаться не довелось. Коровку-то Матрена привела да с самых сенец затараторила:
— Бог в помощь, соседушки! А я вам комолую свою пригнала. И покормила ее травкой и подоила, чтоб вам не беспокоиться.
Вот тебе и сливан! Выпил Васька Эпов со своей тощей жинкой молоко!
А вскоре и команда подоспела: грузиться на плоты с имуществом и скотом, устраиваться там, травы свежей для скотины на первый день накосить, а в полдень — в дорогу.
Мандрика попал на плот к уже знакомому подпоручику Козловскому, тому, что присылал солдат тесать для Кузьмы Пешкова гроб. Офицер стоял на берегу и вместе с сотником Богдановым отмечал в реестре: «Две семьи: Мандрики Ивана — служилого казака и Мандрики — малолетка. Четыре души. Одна корова и две лошади».
Сложили на плоту пожитки, привязали и Настиного, и своего коня, рядом корову. Водрузили курятник с курицами. Принесли полкопешки травы. Кажется, все.
— С плотов не отлучаться! — приказал подпоручик. — Через два часа отваливаем.
Ванюшка с Настей устроились на свежем сене. Рядышком так лежат, зубоскалят. И не заботит их, что уезжать, бог знает куда, час пришел. Что теперь они, как те цыгане. Мандрика с Марфой на бревнышке уселись, да не сидится старику. Повертелся он, посмотрел, как грузятся на плоты казаки, загоняют хворостинками глупых телят, как приезжие казаки на берегу завтракают перед дорогой, и подошел к подпоручику.
— Дозвольте, ваше благородие, за дедкой в станицу сходить?
— Как? — удивился офицер. — У вас еще один человек, а у меня записано всего четыре души.
— Да оно… — замялся Мандрика, — это и не душа вовсе, а суседка.
— Не понимаю, — обидчиво пожал плечами подпоручик. — При чем тут соседка? Она что, с вами собралась? Вдова, что ли? И молодая?
— Почто вдова? — Тоже удивился недогадливости офицера Мандрика. — Оно, как бы вам сказать… Суседка — домовой, значит. Коли дедушку не позвать с собой в новое место, прокудить станет. Да он у нас, дедка-то, тихий. Он не помешает… Так я сбегаю, ваше благородие?
Козловский поморгал длинными девичьими ресницами, снял перчатки, которые надел, видать, перед казачками покрасоваться. А так зачем бы ему перчатки, летом-то — в июне!
— Домовой, говоришь? — переспросил он. — Ты что, взять его с собой хочешь? А знаешь, это очень интересно. И я с тобой пойду!
— Так оно бы и хорошо, — замялся казак, — только как он, дедко? Не осерчал бы. Вы хоть и свой, а все-таки чужой человек.
Но восторженный Козловский, которому нравился и этот край, и эти люди, с их наивными обычаями, старинными песнями и преданиями, уже загорелся любопытством.
— Я нисколько не помешаю. Я буду очень осторожен.
— Ну, ин ладно, — с неохотой согласился Мандрика.
Откажи офицеру — он возьмет да и не разрешит сбегать в станицу. А позвать домового надо. Без дедки в дому, все одно, что без тараканов. Жилого духа не будет.
Настин дом стоял с утра с заколоченными дверями; свой, когда перебирались на плот, Мандрика забивать не стал, только подпер колом: надеялся все-таки вернуться за дедкой. Но кол, подпиравший дверь, стоял почему-то прислоненный к стене. «Запамятовал я дверь подпереть, что ли? — недоумевал Мандрика. — Али заходил кто, али дедко осерчал и начинает проказить?» Осторожно толкнул он скрипучую дверь и также осторожно вошел за ним подпоручик.
Голо и неприютно было в дому. Вещи из него вынесли, доски с лавок Ванюшка посрывал и отнес на плот. В углу у двери свален всякий хлам, который не взяли с собой на новое место. Старик чихнул, и звук этот гулко разнесся по пустому жилью. Показав пальцем, чтобы подпоручик не отходил от порога, Мандрика порылся в ветоши в углу и достал заранее припасенный опорок от ичига. Из опорка он вынул чистую тряпку, в которую были завернуты стопка, флакон со спиртом, сухая лепешка и крашеное яичко.
