Амур широкий - [48]

— Если в тайге не помолишься, не попросишь хозяина тайги, не угостишь его — какая придет удача? — обидчиво заговорил Холгитон. — Разве нельзя счастья попросить новорожденному? Молиться надо, так я думаю. Ты как думаешь?

— Кто хочет, пусть молится, — ответил Пиапон.

— Верно, — Холгитон помолчал и добавил восторженно, как мальчишка, которому обещали новый лук со стрелами: — Дом какой будет у меня! Большой, деревянный, в окнах — стекла, светло будет, как у тебя. А может, еще светлее даже, если окна сделать побольше.

— Не делай этого. Зимой в окно сильно продувает. Холгитон промолчал, подумал и сказал:

— Верно, продувать будет. В фанзах весь холод из окна да из двери. Это ты правильно говоришь.

— Доски где достанешь?

— У Полокто попрошу, а нет, может, в Малмыже куплю. В старое время Санька доски готовил на Шарго. Тогда надо было мне строить дом.

— Что ты говоришь? В старое время ты не смог бы построить дом, дети-то были маленькие.

— Состарился я, Пиапсн, ум за разум… Хорошо, я попрошу пилу у Полокто, как-нибудь напилим досок. Люди помогут.

— Помогут, конечно, — согласился Пиапон.

— А дом у меня будет большой. Понял? Большой дом получается, какой у вас был.

— Ты хочешь жить законами большого дома?

— А что, разве плохие законы большого дома?

— Не захотят по ним дети жить, разбегутся.

— Нет, они у меня послушные, не разбегутся. А законы хорошие, хозяйство будет крепкое.

— Не пойму я тебя, отец Нипо, все твердишь и твердишь, что пришла новая жизнь, а сам за большой дом и по его законам собираешься жить. Как так?

— Новая жизнь не мешает жить по законам большого дома.

— Кто тебе сказал?

— Нутром чувствую. Помнишь, когда ты пошел с белыми воевать, нутро мое чувствовало, что ты победишь белых и вернешься. Все так и получилось.

— Не я победил, а все вместе, народ.

— Я о всех тогда думал и о тебе отдельно тоже думал. Ты со мной лучше не спорь, я буду жить большим домом.

— И хозяйство будет крепкое?

— Вы хорошо жили, крепкое хозяйство было. И у меня так будет.

— Мы собираемся колхозом жить, а он о своем хозяйстве говорит. Вот-вот приедут люди из района, колхоз будем создавать, все хозяйства будем объединять, а ты…

— Колхоз, колхоз, никто не знает, что это такое, а мой дом вот он — все его видят, все знают, что это мой дом. Скажи, при колхозе все будет общее, да?

— Все будет общее.

— Жены тоже?

— Этого, думаю, не будет.

— Вот и я тоже так думаю. Потому и говорю, будет у меня большой дом. Жена моя, Годо со мной, все дети, внуки со мной — это и есть большой дом.

— Старое ты тащишь в новую жизнь.

— Хорошее старое, всегда хорошее. А колхоз — это новое, неизвестное дело. Как все обернется — никто не знает. Приедут люди из района, объяснят. Если собак тоже будут объединять, то я хоть сейчас их отдам, голодные они.

— А когда ты захочешь на них куда поехать, ты придешь и возьмешь?

— Возьму, почему не взять, если они общие?

— Кормить-то не хочешь.

— Колхоз будет кормить.

— Колхоз — это я, ты и все вместе, вот что такое колхоз.

— Люди знающие приедут — все узнаем, — отмахнулся Холгитон.

О колхозе в стойбище говорили давно. Все теперь ждали уполномоченных, которые и должны были разъяснить, как организовать колхоз. Охотники уже знали, что колхозы будут только в крупных стойбищах, таких, как Нярги, Джонка, Болонь, Джуен, Туссер, Хунгари, знали, что русские тоже будут объединяться в колхозы. Оставались еще корейцы-земледельцы, но их было мало, чтобы объединить в колхоз, да и продукты земледелия негде было сбывать, потому что нанайцы не употребляли их, а у русских было своего вдоволь.

— Ты, отец Миры, не сердись на меня, — миролюбиво заговорил Холгитон. — Мы не должны ссориться…

— С чего ты взял? Когда ссорились? — удивился Пиапон.

— Мы с тобой больше чем братья, как-никак своими задами муку нярпшцам заработали.

«Тьфу ты, о чем вспомнил, — раздраженно подумал Пнапон. — Сам столько стыдился, что его при женщинах и детях оголили да зад шомполами искровенили, умирать даже собрался, а тут вспомнил ни с того ни с сего».

— Вот я и говорю, мы больше чем братья, — продолжал Холгитон. — Потому должны помогать друг другу. Эти молодые сруб поставят, потолок, пол настелют, а с окнами и дверями им не справиться, умения у них еще нет, мало у русских учились. Тебе придется Митропана просить, чтобы помог.

— Ты для этого припомнил, как нас белые шомполами полосовали?

— Прошлое вспоминать никогда не вредно.

— А я такое не хочу вспоминать, у меня всяких других много случаев было в жизни.

— Не сердись. Ты в прошлом году что говорил? Сам ведь вспомнил, горячо говорил. Помнишь? Тогда, когда белые китайцы на нас напали, какую-то дорогу железную пытались отнять. Ты тогда горячился, собрался воевать идти.

Было такое дело. Когда Пиапон услышал о нападении белокитайцев, о событиях на КВЖД, он собрал охотников и горячо говорил, как настоящий оратор: «Они напали на нас. Хотят, как мне в районе сказали, отобрать у нас какую-то железную дорогу. Не знаю я, что это за дорога, видеть не видел. Но я знаю другое: они хотят захватить наши земли, наш Амур, нашу тайгу. Опять вернутся в тайгу злодеи-хунхузы, будут убивать охотников, отбирать у них добычу. Советская власть изгнала подлых тварей — маньчжурских и китайских торговцев. А теперь белокитайцы хотят вновь их возвратить на Амур, хотят опять посадить на нашу шею. Нет, этому не быть! Я заряжаю свою винтовку, и как только позовут — пойду на войну. Я не хочу, чтобы вернулись хитрые торговцы!» — «Мы тоже не хотим!» — ответили охотники и стали расходиться.