Павлов поднял руку на своего начальника с очевидным намерением убить того. Военный трибунал приговорил его к смертной казни.
Госпожа Меллин ожидала, что он попросит ее о помиловании.
Прошло три дня. Павлов не попросил.
Настало утро, когда должна была состояться казнь. Один офицер, как только забрезжил рассвет, навестил приговоренного и уговаривал его попросить пощады.
Павлов снова отказался.
– Сама госпожа Меллин ждет этого, – признался офицер, – это она послала меня сюда…
– Ох! Я эту женщину знаю, – с болезненной улыбкой возразил Павлов, – она только хочет увидеть, как я перед ней унижаюсь, как я, чего доброго, буду на коленях умолять ее сохранить мне жизнь, чтобы затем тем более не дать мне пощады.
– Вы заблуждаетесь.
– Я не заблуждаюсь, я благодарен вам, однако я не заблуждаюсь, и никогда и никого о милости просить не буду, – заключил приговоренный.
Получив известие о его решении, прекрасная амазонка разгневанно топнула ногой и после этого приказала немедленно приступать к экзекуции.
Стояло весеннее утро, лучезарное, благоухающее и свежее, когда в окружении отряда гренадеров Павлов шагал по дороге к смерти. На цветущих ветках вишневых деревьев прыгали и щебетали птицы, со стороны близлежащего села доносились приветливые и звонкие удары церковного колокола.
На лобном месте госпожа Меллин, с головы до ног одетая в зеленый, отороченный соболем бархат, с тростью в руке, поджидала приговоренного перед строем полка.
При виде любимой и жестокой женщины Павлова охватил ужас, смешанный с отвращением, однако он ни на секунду не потерял самообладания.
Офицер, руководивший экзекуционной командой, еще раз подошел к нему и вполголоса предложил ему попросить о помиловании.
– Я благодарю вас от всей души, – сказал Павлов, – и прошу вас после моей смерти передать госпоже Меллин и Ивану Нахимову, что я простил их, но о помиловании просить не буду.
После этих слов он снял китель и шапку, и твердым спокойным шагом встал перед кучей песка.
Профос завязал ему глаза.
Экзекуционная команда построилась.
Шесть человек вышли вперед, шесть ружейных стволов нацелились в грудь Павлова.
– Огонь!
Прогремел залп, четко, как на учебном стрельбище; однако Павлов остался стоять цел и невредим.
И прежде чем он успел осознать, что произошло, с его глаз упала повязка, и прекрасная, жестокая, обожаемая женщина, смеясь сквозь слезы, приникла к его груди.
Так эксцентрично-переменчиво женское сердце! Пока в Иване Нахимове она видела бедного крепостного, простого солдата, полудикаря, в то время как ей равным гордо и задорно противостоял Павлов, она ненавидела последнего и желала полюбить первого. Но стоило ей вдруг поднять Нахимова до своего уровня, и тот благодаря природному дарованию даже начал блистать своими достижениями, как он утратил для нее всякий интерес. И тут же перевесила чаша несчастного до глубины души оскорбленного Павлова.
Именно в тот момент, когда Меллин увидела его под ногами Нахимова, любовь к нему снова вспыхнула в ее груди с удвоенной силой, и с этой минуты прекрасная амазонка решила подарить ему не только жизнь, но также отдать свое сердце и руку в придачу. Однако она не могла отказать себе в удовольствии подвергнуть суровому испытанию мужество и стойкость возлюбленного, которое, каким бы тяжелым оно не оказалось, он выдержал с блеском.
– Вы меня любите? – таковы были первые слова, которые, запинаясь, проговорил Павлов. – И вы так люто меня ненавидели?
– Я никогда вас не ненавидела, – прошептала госпожа Меллин.
– Тогда зачем же вы так жестоко терзали меня? – сказал Павлов.
– Не я… это был Амур…
– Амур?
– Да… но Амур с капральской тростью.
(с) 2007, Институт соитологии
