Амулет - [71]

Строгий отец схватил сына за шиворот, потащил к двери, открыл ее и, выбросив его вон, запер дверь на задвижку, В следующий же миг снаружи послышались стуки кулаком, и мальчик кричал:

— Я тоже отправлюсь к отцу Телье! Я выступлю в качестве свидетеля и скажу ему, что он негодяй!

— В сущности говоря, Фагон, — хладнокровно обратился ко мне министр, не отвечая на стук, — мальчик прав. Нам обоим следует немедленно отправиться к патеру, рассказать ему правду и заставить его пойти вместе с нами к Жюльену сегодня же, немедленно и в нашем присутствии попросить у него прощения. — Он взглянул на стенные часы. — Сейчас половина двенадцатого. Отец Телье твердо держится своих привычек и обедает ровно в полдень. Мы застанем его.

Мы сели в коляску и поехали.

— Я знаю этого мальчика, — повторил министр, — но только одно мне непонятно в истории с ним — это то, что первоначально отцы-иезуиты баловали его. Его товарищи, в том числе мой негодник, часто говорили об этом. Я понимаю, что отцы, как это им свойственно, ненавидят ребенка с тех пор, как маршал имел несчастье разоблачить их. Но почему в то время, когда маршал был им безразличен, они считали для себя выгодным оказывать мальчику покровительство в размерах, выходящих за пределы того, что полагается слабым ученикам, — вот этого я не понимаю.

— Гм… — пробормотал я.

— А как раз это мне нужно знать, Фагон.

— Ну хорошо, Аржансон, — начал я свою исповедь. Она предназначается и тебе, государь, потому что тебя я больше всего здесь оскорбил. Так как я хотел во что бы то ни стало уютно устроить Жюльена у отцов-иезуитов и не знал, какой бы внушительной рекомендацией снабдить его, то однажды в случайном разговоре я рассказал двум отцам, которых встретил в дамском обществе, что ты, государь, был расположен к матери Жюльена. Это чистейшая правда, и больше я не сказал ни слова, Аржансон, клянусь честью! — Аржансон криво усмехнулся. Ты, государь, хмуришься, но разве я виноват, если отцы-иезуиты в своем воображении превращают самое чистое в двусмысленное? — Когда потом, — продолжал я, — они возненавидели маршала, то произвели свое расследование и не узнали ничего, кроме того, что мать Жюльена была одним из чистейших созданий на земле, пока не превратилась в ангела, который с улыбкой глядит теперь на нас с небес. К сожалению, отцы убедились в своей ошибке именно тогда, когда эта ошибка больше всего нужна была мальчику. Аржансон кивнул.

— Фагон, — сказал король почти строгим тоном. — Это была третья и самая большая вольность с твоей стороны. Если ты так легкомысленно играл моим именем и репутацией женщины, которую ты обожал, то тебе следовало по крайней мере скрыть от меня это святотатство, даже если бы твоя история стала вследствие этого не вполне понятной. Скажи мне, Фагон, разве ты в данном случае не следовал порицаемому правилу, что цель оправдывает средства? Что же, и ты записался в орден?

— Все мы этим грешим, ваше величество, — улыбнулся Фагон и продолжал: — По пути мы встретили отца Амиеля, который бродил совершенно несчастным и, увидев мою коляску, стал делать такие отчаянные жесты, что я велел остановиться. Его моментально окружила толпа хохотавших уличных ребятишек. Я велел ему сесть в коляску.

— Слава богу, что я встретил вас, господин Фагон. С Жюльеном, которому вы покровительствуете, случилось несчастье, но он невиновен! — прогнусавил носатый патер. — О, если бы вы, господин Фагон, видели, как взглянул мальчик на своего палача. Сколько в этом взгляде было ужаса и смертельного испуга! — Отец Амиель перевел дух. — Меня всегда будет преследовать этот взгляд. Даже если я запрусь в темной башне, он проникнет сквозь стены…

— Не нужно запираться в башне, профессор, — прервал его министр. — Теперь надо сказать отцу Телье правду в глаза! Мы едем к нему, и вы поезжайте с нами. Хватит у вас смелости?

— Конечно, конечно, — уверял отец Амиель, но сильно побледнел при этом и задрожал всем телом: отца Телье боятся даже в его ордене как человека грубого и склонного к насилию.

Когда мы остановились у дома настоятеля, Виктор соскочил с запяток, где он стоя ехал рядом с лакеем.

— Я пойду с вами, — заявил он.

Аржансон нахмурился, но позволил и, в сущности, был доволен, что у него есть еще один свидетель. Отец Телье не отказался принять нас. Аржансон приказал патеру и мальчику остаться в передней. Они повиновались, первый с чувством облегчения, второй нехотя. Телье жил в маленькой, можно сказать даже бедной, комнате, подобно тому как днем и ночью носил одну и ту же истрепанную сутану. Он принял нас, заискивающе кланяясь и лживо улыбаясь.

— Чем могу служить, господа?

— Ваше преподобие, — начал Аржансон, отказавшись от сломанного стула. — Речь идет о жизни и смерти человека. Надо поторопиться спасти его. Сегодня в колледже был подвергнут телесному наказанию молодой Буфлер. По ошибке. Озорник заставил глуповатого мальчика нарисовать и написать на классной доске нечто такое, вследствие чего вышла глупая шутка над отцом Амиелем. Жюльен Буфлер не имел ни малейшего представления о том, что его заставили сделать. Нетрудно будет доказать, что он был единственным в своем классе, осуждавшим такие затеи и по возможности предупреждавшим их. Если бы он сам выдумал эту штуку, то, конечно, заслужил бы наказание, но в действительности получилась страшная несправедливость, которую нужно искупить как можно скорее. К этому еще присоединяется другое, весьма тягостное обстоятельство. Ошибочно подвергшийся наказанию является ребенком по уму, но обладает душой взрослого мужчины. Хотели наказать мальчика и оскорбили дворянина.