Амулет - [3]

Прочитав этот документ, я в раздумье поднял глаза на окно комнаты моего учителя, которая находилась на верхнем этаже замка и была видна со двора. Богемец стоял у окна и чистил шпагу. Я твердо решил схватить преступника и предать его в руки правосудия, но все же бессознательно повернул бумагу так, что, взглянув вниз, он должен был заметить большую красную печать. Этим я давал ему немного времени на спасение.

Оговорив с дядей вопрос о задержании виновного — ибо в том, что это он, мы не сомневались ни минуты, — мы с пистолетами в руках поднялись в комнату богемца. Она была пуста; но, выглянув в открытое окно, мы увидели вдали, там, где дорога скрывалась за холмами, скачущего всадника. Когда мы спускались, посыльный из Биля, привезший бумаги, кинулся к нам, жалуясь на то, что не может найти своего коня, которого привязал за воротами, пока его самого угощали на кухне.

После этой истории произошла еще одна неприятность, в результате которой дальнейшее пребывание дома стало для меня невозможным.

Меня пригласили на свадьбу в Биль, находящийся в часе ходьбы городок, где у меня было довольно много знакомых, впрочем неблизких. Я вел довольно замкнутую жизнь и прослыл гордецом, к тому же, так как в ближайшем будущем помышлял, пусть и в скромной должности, вплести свою жизнь в великие судьбы протестантского мира, я не мог интересоваться внутренними раздорами и сплетнями маленькой Бильской республики. Поэтому я не особенно обрадовался приглашению и только по настоянию моего дяди, любившего уединение, но тем не менее общительного, согласился пойти.

С женщинами я держался крайне застенчиво. Я был крепкого телосложения и необыкновенно высокого роста, но некрасив лицом и давно решил, что отдам свое сердце только одной женщине и что случай встретить ее мне представится на службе моему герою Колиньи. Вдобавок я был твердо уверен в том, что полное счастье может быть куплено лишь ценой всей жизни.

Среди кумиров моей юности первое место после великого адмирала занимал его младший брат Дандело, о смелом сватовстве которого было известно всему миру. Эта история разжигала мое воображение. Свою возлюбленную, лотарингскую девушку, он увез из родного города Нанси на глазах у своих смертельных врагов, католиков Гизов, под торжественные звуки труб проехав с ней мимо герцогского замка. Я желал, чтобы нечто подобное было уготовано и мне.

Итак, я отправился в Биль. За столом мне указали место около очень милой девушки. Как это всегда бывает с застенчивыми людьми, для того чтобы избежать молчания, я впал в другую крайность и, чтобы не показаться невежливым, оживленно ухаживал за своей соседкой. Напротив меня сидел сын городского главы, важного торговца, руководившего аристократической партией, ибо в маленьком Биле, как и в больших республиках, были свои аристократы и демократы. Франц Годильяр (так звали молодого человека) имел, возможно, какие-нибудь виды на мою соседку, потому как со все возрастающим любопытством и довольно враждебным видом следил за нашим разговором, чего я, впрочем, поначалу не замечал.

Девушка спросила меня, когда я собираюсь ехать во Францию.

— Как только будет объявлена война палачу Альбе, — горячо ответил я.

— О таком человеке следует говорить с бо́льшим почтением! — бросил мне Годильяр.

— А вы разве забыли, — возразил я, — о его жестокости по отношению к нидерландцам? К такому человеку не может быть уважения, даже если это величайший полководец в мире!

— Он усмирял мятежников. Этот пример будет полезен и для нашей Швейцарии.

— Мятежников! — воскликнул я, опрокинув в себя стакан горячительного напитка. — Они такие же мятежники, как те, кто дал клятву на Рютли![1]

Годильяр удивленно и презрительно поднял брови и продолжил с заносчивой усмешкой:

— Когда-нибудь историки или ученые изучат это дело, и, возможно, обнаружится, что восставшие против австрийцев крестьяне лесных кантонов были глубоко неправы и повинны в мятеже. Хотя это к теме не относится; я лишь утверждаю, что молодому человеку без заслуг не к лицу осыпать ругательствами знаменитого воина.

Эти слова возмутили меня до глубины души, во мне поднялся гнев.

— Негодяй, — выкрикнул я, — тот, кто берет под свою защиту негодяя Альбу!

Завязалась совершенно бессмысленная потасовка; в результате Годильяра унесли с разбитой головой, а я удалился весь в крови, с изрезанной брошенным в меня стаканом щекой.

Утром я проснулся с чувством великого стыда, предвидя, что прослыву пьяницей. Без долгих раздумий я упаковал вещи и простился с дядей. Я рассказал ему о своей неудаче, и, поразмыслив немного, он дал согласие на то, чтобы я дожидался объявления войны в Париже. Я взял сверток золота из маленького наследства моего отца, вооружился, оседлал своего чалого коня и поехал в сторону Франции.

Глава III

Миновав без особых приключений Франш-Конте и Бургундию, я добрался до берегов Сены и в один из вечеров увидел башни Мелёна с нависшими над ними грозовыми тучами. До городка оставалось не больше часа езды. Проезжая деревню у дороги, я увидел молодого человека, сидевшего на каменной скамье у довольно приличной гостиницы с названием «Три лилии». Он, судя по всему, тоже был путешественником и воином; однако его одежда и вооружение казались нарядными по сравнению с моим кальвинистским одеянием. Так как в мои планы входило до наступления ночи добраться до Мелёна, я лишь бегло ответил на его поклон и поехал дальше. При этом мне послышалось, будто он крикнул мне вслед: «Счастливого пути, земляк!»