Амулет - [11]

Так я шел, погруженный в эти тяжкие раздумья, как вдруг на плечо мне опустилась чья-то рука. Я обернулся и увидел беззаботное лицо моего земляка Боккара, который обнял меня и радостно поприветствовал:

— Добро пожаловать в Париж, Шадау! Вы, я вижу, не заняты? Я тоже; а так как король только что уехал, то вы непременно должны пойти со мной: я покажу вам Лувр. Я живу там — мой отряд охраняет внутренние покои. Я надеюсь, вам не будет в тягость, — добавил он, увидев, что я не в особенном восторге от его предложения, — пойти рука об руку со швейцарцем из королевской гвардии. Так как ваш Колиньи желает братского союза партий, то он, наверно, был бы только рад увидеть, в каких дружеских отношениях его секретарь с гвардейцем.

— Кто сказал вам… — прервал я его в изумлении.

— …что вы теперь секретарь адмирала? — рассмеялся Боккар. — Милый друг, при дворе много болтают! Сегодня утром за игрой в мяч придворные гугеноты толковали о немце, которого очень ласково принял адмирал, и из их слов я понял, что это, несомненно, вы. Хорошо, что гроза загнала вас тогда назад в «Три лилии», иначе мы бы так и не узнали друг друга, ибо вы вряд ли по доброй воле пришли бы навестить своих земляков в Лувре! Сейчас я познакомлю вас с полковником Пфайфером.

Это предложение я отклонил, так как мне было известно, что Пфайфер не только превосходный вояка, но и неистовый католик. Зато я согласился осмотреть с Боккаром внутренние помещения Лувра, ибо до сих пор видел этот дворец лишь снаружи.

Мы шли рядом по улицам, и я был очень доволен дружелюбной болтовней своего жизнерадостного спутника, так как она отвлекала меня от тяжелых мыслей. Вскоре мы вступили в знаменитый дворец французского короля, в то время состоявший наполовину из мрачного средневекового замка и наполовину из нового прекрасного строения, воздвигнутого по желанию Екатерины Медичи. Это смешение двух эпох усилило у меня впечатление чего-то нестабильного, несоразмерного, впечатление противоречивых и борющихся друг с другом элементов, которое не покидало меня с самой первой минуты, как я оказался в Париже.

После того как мы прошли через целый ряд комнат с распущенной живописью и смелыми скульптурными композициями, которые были чужды моему протестантскому вкусу и даже подчас оскорбляли его, но чрезвычайно забавляли Боккара, он открыл мне дверь в кабинет, сказав:

— Вот комната, где занимается король.

Там царил страшный беспорядок. На полу валялись нотные тетради и раскрытые книги. На стенах висело оружие. На драгоценном мраморном столе лежала валторна[2].

Я быстро обвел кабинет взглядом, не входя в него; продолжая путь, я спросил Боккара, занимается ли король музыкой.

— Он дудит, и звуки у него выходят просто душераздирающие, — ответил мой товарищ, — иногда целыми днями, а иногда, что еще хуже, ночами, если он не стоит вот тут, — и он указал на другую дверь, — у наковальни и не кует, так что только искры летят. Но в последнее время и валторна, и молот отдыхают. Король держит с молодым Шато-Гюйоном пари, кому из них быстрее удастся пропрыгать туда и обратно по комнате, держа одну ногу в зубах. Это занимает у него невероятно много времени.

Так как Боккар заметил, что я опечалился, и так как ему, вероятно, показалось, что пора прекратить разговор о коронованном владыке Франции, то он пригласил меня перекусить с ним в находившейся неподалеку гостинице, которую он расхваливал на все лады. Чтобы сократить путь, мы свернули в узкий и длинный переулок. Навстречу нам шли с другой стороны двое мужчин.

— Смотри, — сказал мне Боккар, — вон идет граф Гиш, пресловутый соблазнитель женщин и самый большой забияка при дворе, а рядом с ним — неужели? — да ведь это Линьероль! И как он только рискнул показаться на улице среди бела дня? Ведь суд приговорил его к смерти!

Я пригляделся к двоим мужчинам и узнал в более знатном из них того наглеца, который вчера вечером оскорбил Гаспарду дерзким жестом. Он, казалось, тоже узнал меня. В узком переулке трудно было разминуться. Когда мы поравнялись, Боккар и Линьероль шли около стен, а мы с графом вынуждены были вплотную пройти друг мимо друга.

Внезапно граф толкнул меня и сказал:

— Дай дорогу, чертов гугенот!

Вне себя, я обернулся к нему, а он крикнул мне вслед с усмешкой:

— Ты и на улице собираешься хвост распускать, как тогда, у окошка?

Я хотел броситься за ним, но Боккар удержал меня, взмолившись:

— Только не здесь! На нас в одно мгновение набросится парижская чернь, и ты погибнешь, так как по твоему накрахмаленному воротнику они узнают в тебе гугенота! Само собой разумеется, ты должен получить удовлетворение. Предоставь это дело мне, и я буду рад устроить так, чтобы этот господин согласился на честный поединок… Теперь, ради всех святых, скажи мне, разве ты знаком с Гишем? Ты уже настроил его против себя? Но нет, это невозможно! Негодяй просто в плохом настроении и решил отвести душу на твоем гугенотском одеянии…

Вскоре мы вошли в гостиницу, где, подавленные, принялись за еду.

— Надо подкрепиться, — сказал Боккар, — ибо мне нелегко будет сладить с графом.

Мы расстались, и я возвратился на постоялый двор, пообещав Боккару, что буду ждать его там. Через два часа он вошел в мою комнату со словами: