Ампутация души - [16]

Деснин представил, как Скипидарыч остается ночью среди могильных крестов. Стало как-то не по себе.

— Живя на кладбище, хошь не хошь философом станешь, — словно читал его мысли Скипидарыч, — обстановка располагает. Вот он, монстр, пожирающий человеков. Помнишь, лозунг был к двухтысячному году обеспечить всех отдельным жильем? Вот — претворяют в жизнь, едрень фень! Многие уже получили прописку. Кладбищенскую. Каждому отдельную благоустроенную могилу — два на два метра, прально, Бобик, — потрепал Скипидарыч по голове вылезшего из будки подслеповатого от старости цепного пса. — Ну, идем, Коля.

— Да, я тут многих знал, — тыкал пальцем Скипидарыч в надгробия, мимо которых вел Деснина. — Вон тот потравился, а этого зарезали. Того забили до смерти. Этот удавился. Тот просто допился. Ту вон муж топором порубал, этого собутыльник зарезал. Эту пьяный тракторист переехал. Этот сам себе глотку косой перерезал. А, чего говорить — вся страна один большой погост. Кладбища растут с такой скоростью, как когда-то города. Кое-где кладбищенское «население» уже городское превышает. Вот они, жертвы демократии — все здесь, едрень фень!

Тем временем путники вышли на единственную деревенскую улицу. «Па-ап-берегись!» — раздалось где-то сбоку, и на дорогу, ломая кусты, выкатило бревно. Из-за помятых зарослей выглядывала изба без крыши. На ее срубе вовсю кипела работа: пятеро местных мужиков раскатывали на бревна совсем еще нестарый дом. На подмогу к ним спешил шестой.

— Здоров, Скипидарыч, — дернул он за руку спутника Деснина. — Дай папироску, у тебя трусы в полоску.

Скипидарыч протянул ему «Приму» и, кивнув на дом, вздохнул:

— Все курочите…

— А, все равно лет через пять тут вообще никого не останется. Не будет Васильково, — пробормотал мужик, прикуривая. — А кому до нас какое дело? Не нужны мы, видать, России совсем. Вот вымрем завтра все в одночасье — никто и не заметит.

— Да, у нас человек вообще не нужен. Такая государственная ненужность, — говорил Скипидарыч, продолжая путь. — Раньше государство хоть как-то заботилось о людях, а при демократии — живи как хочешь, дела никому нет, едрень фень. Вот и вымираем. А как хозяин помрет — век избы недолог: вон на бревна раскатают, или на кирпичи разберут. Так всю деревню и раскурочат. Благо, что город рядом — туда многие прут. А ведь в других деревнях едва треть дворов осталась, да и там живут одни старики, детей почти нет. Работы тоже нет, пьянство одно да безнадега.

Посреди одного огорода торчала огромных размеров телетарелка.

— А коттедж где? — вяло удивился Деснин.

— А вона, — указал Скипидарыч на покосившуюся избу.

— Это этот сарай?

— А чего поделаешь? Димка совсем на ящике помешался. Вот тарелку купил, смотрит целые сутки, а дом поправить некогда. Еще бы — полтыщи каналов.

— И куда ему столько?

— Ха, еще не хватает — с женой ругаются: та на сериалы всякие подсела. Вон — весь огород запустила. А другим и одного канала хватает: ровно в семь все к экранам примыкают, точно свиньи к корытам с помоями. Сериалы там, да прочая дрянь, тьфу! Кто бухает, а кто в ящик пялится, так и живем, едрень фень.

Уже на околице деревни к спутникам подбежала девчушка лет девяти с лукошком, полным ароматной лесной земляники:

— Дядь, купи ягодку, — дернула она за рукав Деснина.

— Да куда мне столько-то?

— Вишь, тебя сразу приметили — городской, — вмешался Скипидарыч, — Возьми, Коль, возьми ягоду. Дешево совсем. Они ж ведь, детишки-то, так себе на одежонку какую зарабатывают — холодно зимою-то. Все лето вместо каникул так и рыщут по лесу с утра до ночи, то ягодки, то грибочки. На родителей-то надежды нет.

Деснин полез в карман и протянул девчушке смятую купюру.

— Ты денежку-то спрячь, а то папка с мамкой найдут — пропьют, — посоветовал ягоднице Скипидарыч.

— Знаю, — делово ответила та. — А куда ж пересыпать-то?

Деснин подцепил из лукошка пригоршню ягод.

— Остальное себе оставь.

— Во, правильно, — одобрил Скипидарыч. — Тут знаешь, перекупщики городские что удумали: деньгами-то не расплачиваются ни за ягоды, ни за мясо — денатурат привозят, да еще с «Машенькой», знаешь, средство для травли тараканов такое, чтобы с ног совсем валило. Конкуренция нашим самогонщикам, но они все одно пашут круглосуточно. Вон, через избу точка, куда ни плюнь. Раньше б посадили всех, а теперь можно. Демократия, едрень фень, свобода предпринимательства! Но идем, идем.

— Слышь, Скипидарыч, ты меня куда тащишь-то? — поинтересовался Деснин, когда спутники вышли за пределы деревни.

— Идем, идем. Сам все увидишь.

Чем дальше они отдалялись от деревни, тем больше окружающий ландшафт терял признаки человеческого вмешательства, от чего становился угрюмей и мрачней. Путники шли по давно непаханому полю, невдалеке виднелись полуразрушенные остовы двух бывших ферм. Над разборкой одной из них трудились трое парней, вооруженные ломами и кувалдой.

— И здесь все курочат, — бросил Деснин.

— А на пропой, — тут же отозвался Скипидарыч. — Пьют поголовно, целыми семьями. Те, кто не гонят самогон сами, сначала воровали на бухло в совхозе, а теперь, когда он совсем сдох, фермы и прочие сооружения на кирпичи разбирают и меняют их на спирт у городских перекупщиков, едрень фень. Эти дельцы быстро объяснили, что проще разобрать трактор на металлолом или ферму на кирпичи и сдать все им это за бутылку, чем горбатиться с весны до осени. Вот и вкалывают мужички. Фермы — это еще ерунда. Вон по стране заводы целые курочат. Вот это да, приватизация, едрень фень. А, — махнул он рукой, — ломать — не строить. Все рухнуло. А ведь раньше при каждой деревне держали большую ферму — без работы никто не сидел. Построили клуб, школу, медпункт, магазины… Чего теперь поминать-то… Тут у нас, помню, случай был. Даже в газете писали. Когда вырезали всех коров — просто кормить было нечем — на все хозяйство остался только один очень дорогой бык-производитель. Его забивать не решились. Однако вскоре у бедного быка от бездеятельности, недокорма и обезвоживания ссохлось все «хозяйство». Только тогда, видя, что животина и так на грани издыхания, закололи и его. Так было покончено с животноводством, едрень фень… Ну вот и пришли.