Amore & Amaretti - [56]

Приходит Игнацио и приносит еще шампанского и целую батарею бокалов; его воротник расстегнут, на шее — галстук-бабочка. Джанфранко сидит рядом с самой тихой и некрасивой молдаванкой. Я лишь вполуха слушаю разговор за нашим столом, который перешел к вечной теме — ценам на недвижимость.

Эти девушки заинтриговали меня своей экзотичной худобой и беспардонностью. Одна уже медленно танцует со своим отражением в большом зеркале на стене. Еда на тарелках стоит нетронутой, а официанты один за другим подвигают стулья и садятся за их стол. За соседний столик усаживаются Сильвана с Паоло и начинают ужинать. Кухня закрывается. Я сижу за столом и вдруг с особой остротой понимаю, какие мы уже старые, и испытываю мимолетное сожаление, что не участвую в той, более веселой вечеринке, что я не очаровательная юная двадцатилетняя кокетка с кучей восхищенных поклонников.

В одну из поездок во Флоренцию решаю отыскать свой старый ресторан. Нахожу виа Кондотта и китайский ресторан по соседству, но несметное количество модных кафе, пооткрывавшихся со времен моего последнего приезда, приводит меня в растерянность. Наконец спрашиваю, что случилось с рестораном. В первом кафе никто ничего не знает, но во втором — японской закусочной с броским интерьером — мне встречается пожилой официант, который еще помнит те времена. Ресторан сменил название, сообщает он; и верно, еще раз пройдя по улице, я вижу знакомый порог, а зайдя внутрь, тут же узнаю бар.

Зато мне сразу, буквально с закрытыми глазами, удается найти подвальчик, где мы познакомились с Джанфранко. Спускаюсь по лестнице, и на меня обрушиваются яркие воспоминания: вот я сижу за печатной машинкой на первом этаже и составляю карту вин. Во втором зале тепло, и хозяин выходит мне навстречу и крепко обнимает; его волосы подернула благородная седина, и теперь он носит очки в модной оправе. Я еще хочу успеть на рынок Сант-Амброджо до закрытия, поэтому остаюсь всего на пару минут и обещаю потом заглянуть на обед. У самого выхода хозяин спрашивает, продолжаю ли я готовить свои знаменитые чизкейки. «Конечно, — улыбаюсь я. — Буквально вчера делала один для Джанфранко».

Я просто обожаю маленький рынок в Сант-Амброджо, но всегда блуждала в его поисках. Рынок находится в квартале Санта-Кроче, той части Флоренции, куда туристы вообще не заглядывают. С удовольствием теряюсь в переулках, забредаю на самые глухие улочки и захожу в лавки переплетчиков и торговцев лекарственными растениями, стоявшие на том же месте еще в шестнадцатом веке. Куда бы я ни отправилась во Флоренции, все пробуждает воспоминания о том или ином периоде моей «итальянской жизни». Этот квартал связан с Игнацио, нашей уютной жизнью на виа Гибеллина, с тем темным зимним вечером, когда я узнала, что беременна.

А вот институт, где я училась итальянскому до того, как встретить Джанфранко. И дорогущая энотека «Пинкьорри», куда мы с Игнацио ходили ужинать в мой последний приезд. Парикмахерская, куда я бегала, когда по утрам у нас неожиданно отключали воду, а у меня вся голова была намылена, и бар на углу, где бариста всегда рисовал сердечки пеной для капучино. А вот и рынок. Прилавки и столы стоят ровными рядами с двух сторон павильона, а на них — сыры, хлеб, всякая мелочовка, мясо и птица. Именно здесь, в маленькой сырной лавке, я встречаю Антонеллу и ее брата.

Мы замечаем друг друга одновременно. Их одинаковые карие глаза удивленно округляются, затем загораются от радости, и мы бросаемся друг к другу обниматься. На них белые халаты. Карло поседел, а Антонелла — настоящая красотка, точь-в-точь как ее мать. Мы говорим наперебой, но каким-то образом сказанное доходит: Чезаре здоров, но сидит в тюрьме; Антонелла встречается со старым другом Карло, и у обоих взрослые дети. Мы дивимся, как быстро идет время, как все меняется, и договариваемся поужинать на вилле через пару дней. Я не спрашиваю, как Чезаре попал в тюрьму. Я помню его: высокий, блестящие черные волосы, струящиеся по спине, непроницаемые глаза, выбитые зубы и сицилийская надменность. Наверняка всему виной наркотики.

Tale il padre, tale il figlio.

Яблоко от яблони недалеко падает.

Как-то утром вожусь на кухне виллы, отыскивая различные приспособления, необходимые для приготовления чизкейка, бесшумно шныряя среди других поваров и отхлебывая эспрессо, сваренный для меня Игнацио. И тут слышу знакомый голос в коридоре. Нас всех ждет сюрприз: на пороге стоит Джорджо Сабатини, сын моих старых друзей Винченцо и Клаудии. С широкой улыбкой он заключает меня в медвежьи объятия. Он так похож на отца, что я удивляюсь, почему на нем не тот же джинсовый комбинезон, из которого милый Винченцо, помнится, не вылезал. На хорошем английском с легким американским акцентом Джорджо говорит, как рад меня видеть.

Он и его друг Пит приехали в Италию ненадолго — навестить мать Джорджо. Винченцо умер в прошлом году — я с трудом смогла поверить, что этого здоровяка, всегда отличавшегося такой жаждой жизни, больше нет. Клаудиа и Винченцо были моей опорой, когда я страдала по Джанфранко. Те недели, что я провела у них, напоминали мне детство, когда я гостила у бабушки с дедушкой. По вечерам мы с Винченцо пили домашнее вино и граппу, закусывая вкуснейшими бискотти по фирменному рецепту Клаудии и обсуждая жизненные проблемы. Это было мое единственное счастье в те дни, наполненные горем, тревогой и одиночеством. И я всегда обожала Джорджо — такого же весельчака и добряка, как и его родители.