Аметистовый венец - [12]

– И он в совершенстве знает латынь?

Мельклан скривил рот:

– В последнее время развелось множество менестрелей и бродячих школяров. Они изучают латинский и греческий языки в парижских школах, а затем разбредаются по всей Аквитании. Там они становятся еще и трубадурами. Это сущая чума. Они восторгаются собой, но на самом деле они просто буяны, задиры да еще и богохульники.

Гигант ухмыльнулся. На его распухшем лице улыбка напоминала страшную гримасу и казалась зловещей.

– Кто сегодня завалится в твою постель, графиня? – прохрипел он. – И чем ты его наградишь за усердие? Деревней? А может быть, своим замком?

Она хмуро оглядывала его, пропуская мимо ушей извергаемые им грубости.

Когда-то он, несомненно, был хорошо одет: его рубашка была вышита золотом, сапоги еще не утратили своего щеголеватого вида. Туго облегающие ноги и бедра панталоны, хотя и рваные, были сшиты из хорошей шерстяной ткани. Судя по вздувшимся в паху панталонам, его мужские достоинства соответствовали его росту и силе.

«Может быть, он беглый монах?» – мелькнуло в голове у Констанс. Но она тут же отмела эту мысль. В нем нет ничего общего с приором, молодым монахом-ирландцем и ее исповедниками. Уж не разорившийся ли он рыцарь?

Но среди рыцарей не так уж много образованных людей. А с бродячими певцами и школярами из Франции ей до сих пор не доводилось встречаться. Неудивительно, что она была в недоумении.

Пленник молча наблюдал за ней, крепко сжимая цепи, приковывавшие его к днищу фургона.

– О леди, – произнес он волнующе-чувственным голосом, – если бы только ты пустила меня сегодня в твою мягкую постель, уж я бы… – Он закончил грубой непристойностью. – Может быть, тогда ты избавила бы меня от своего вонючего рыцаря и цепей, в которые он меня заковал. – Тряхнув длинными волосами, пленник повернулся к монахам: – А заодно и от этих глупых церковных крыс, которые привезли меня сюда.

Видя, что Эверард весь дрожит от ярости, Констанс быстро коснулась его руки.

– Если этот бедняга и впрямь полный безумец, мы не можем передать его в руки епископа Честерского.

Ее губы дрогнули. Не так-то часто приходится сталкиваться с христианским милосердием, слыша таких сквернословов, как этот пленник. Можно вообще о нем забыть. Епископ, конечно же, объявит его еретиком и тут же вздернет.

Но ведь нельзя же пинать сумасшедшего за то, что он сумасшедший. Констанс смотрела на его широкую, всю в крови, грудь, вздымающуюся с каждым вдохом. Она стояла на безопасном расстоянии, обеспокоенная тем, что этот человек не только повергает ее в дрожь, но и вызывает какое-то странное, не слишком приятное возбуждение.

Подавляя это чувство, Констанс встретила его взгляд с высоко поднятой головой. Его сощуренные кобальтовые глаза были испещрены желтыми, нет, золотыми, мысленно поправилась она, точками, которые так гармонировали с цветом его волос.

– Заберите пленников с собой, когда поедете к себе домой, в Баксборо, – настойчиво сказал приор. – Там, в своем поместье, вы сможете спокойно провести суд над жонглером и колдуньей.

Пленник вдруг откинул назад голову и негромко запел. Голос у него был не такой уж выдающийся, но достаточно приятный. Зато мотив необыкновенно захватывающий, хотя слов она не понимала.

Когда Констанс повернулась к приору, тот закатил глаза к небу:

– Он поет по-саксонски. Я не очень-то хорошо знаю этот язык, я ведь ирландец. Но, насколько я могу понять, это какая-то военная песня. Из тех, что зовут на битву.

Пленник был явно безумен. Освободись он от своих оков, наверняка тут же напал бы на Эверарда. И какой разумный человек стал бы выкрикивать всякую похабщину на латинском языке? А теперь он вдруг запел боевую песню саксов. Однако Констанс знала, что, если не заберет пленников с собой, на них тут же предъявят свои права епископ и аббат монастыря Святого Ботольфа.

– Ну так что, графиня? – сказал приор.

Констанс взглянула на женщину в рваном платье, которая стояла в другом конце фургона. Очевидно, она не испытывала никакого страха перед сумасшедшим.

– Насколько прочно он прикован к фургону?

Двое рыцарей переглянулись.

– Графиня, – сказал Эверард, – ради бога, даже и не думайте взять на себя заботу об этом умалишенном. Если бы вы только понимали, какие гадости изрыгает его рот…

– Там, где я буду находиться, вряд ли я смогу услышать его. – Она подняла глаза, зная, что он взбешен ее словами. – А если он не будет вести себя тихо, заткните ему рот.

Пленник тут же резко оборвал свое пение.

– Ах ты, сука! Ты приказываешь заткнуть мне рот? – Он безуспешно попытался достать ее своей огромной ручищей. – Послушай, освободи меня, и я ублажу тебя, как ни один другой мужчина. Ты просто будешь выть от удовольствия. Но клянусь распятием, если ты прикажешь этому черному псу заткнуть мне рот, я так глубоко загоню в тебя свой…

Рыцари натянули веревку, накинутую ему на шею, и конец фразы прозвучал нечленораздельно. Но пленник не унимался. Он повернулся к Констанс.

– Я сложу о тебе песню, вавилонская блудница, – прохрипел он. – Твоего черного пса я убью его же собственным проклятым хлыстом. Но тебя… тебя я…

Приор в ужасе отвел ее прочь.