Америкен бой - [43]

А сам уже тянул из багажника канистру с бензином.

— Чего? — не понял Петро стратегического хода.

— Дверь подопри, пидер!

— Ага! — Петро бросился выполнять приказ младшенького, а тот, вихляясь всем телом от тяжести в руке, подплыл к павильончику и стал плескать на его стенки бензин.

— Сейчас ты у меня маму вспомнишь, — приговаривал тон, — Сука, ты у меня будешь знать…

Заметив, что дело пахнет жареным; причем в прямом смысле, хозяин струхнул и заметался по своему магазинчику:

— Ребят, вы что? Вы в своем уме-то? Эй, ребят? Вы чего это задумали-то?

— Ща узнаешь! — визгливо вопил Зяма.-Петро, заводи тачку, он мне руку порезал!

Петре полез в машину, с завистью наблюдая, как его любовничек чиркает спичками.

Пламя лупануло неожиданно сильно, так что Зама отскочил в страхе и бросился к машине. Та сорвалась с места и через секунду скрылась в переулках.

Хозяин носился по магазинчику, как огромная крыса. Он голосил и бился в дверь, которую открыть не мог.

Тут у пожара стали останавливаться машины и кто-то догадался сбегать в пожарную часть.

Пожарные проявили себя как высокие профессионалы: они подъехали меньше чем через минуту и весело залили палаточку сверху до низу. А потом топориками отомкнули дверь и выволокли на свет божий хозяина, на котором ожогов не было, но трясся он здорово.

А еще через сорок минут подъехала милиция.

* * *

Договорились, что Паша уедет утром. Поэтому Ник не слишком торопился: особенно часто мелькать в том районе тоже не следовало. Вообще, выходить на улицу не по делу было теперь Нику заказано.

Сначала его несколько расстроила перспектива просидеть безвылазно в номере всю неделю. Не то, чтобы номер был нехорош, но сидеть взаперти не хотелось, тем более, что погода, кажется, разгуливалась, становилось тепло и хотелось скорее на воздух, когда-нибудь за город, на речку. Костерок, трезвящее купание, впитывание скупого здешнего солнца. Как-то неожиданно для него самого получалось, что поменяв климатический пояс, Ник поменял и пристрастия. В Америке он к солнцу относился спокойно: его там было сколько хочешь и все к твоим услугам. А здесь, где солнечных дней в году три недели, о чем Ник, возможно, и не знал, но помнил подсознательно, солнце в небе рождало внутренний трепет счастья.

А на улицу было нельзя. Кроме того Ник боялся, что Деб с американской настойчивостью и презрением ко всему невозможному каким-то образом выяснит его номер телефона и позвонит.

Ему очень хотелось слышать ее голос. При любом воспоминании о ней он как-то внутренне слабел и в сознание вползала узкой змейкой щемящая тоска. Именно поэтому он и не хотел ей звонить. И не хотел, чтобы звонила она.

Потом, потом, когда все кончится, он ей позвонит, а лучше сразу приедет, объяснит все, все забудет и все вспомнит… Но раскалывать сейчас свое «я» он не имел права.

Его американская жизнь оказалась полноценной, самостоятельной, как круг. Оттуда, из заокеанского далека, казалось, что она вмещает в себя и Россию, и старого друга, и воспоминания, и возможность объединения. Действительность оказалась сложнее, болезненнее. Здешняя жизнь неожиданно приняла столь же самодостаточные и законченные формы. Ну, если не круга, то квадрата. И две эти фигуры не имели никаких точек соприкосновения.

Ник мог находиться либо там, либо здесь. Прекраснодушные иллюзии, что квадрат можно чуточку округлить, а кругу придать несколько неострых углов, остались в прошлом. В том, которое до смерти Сергея.

Чтобы выиграть в предлагаемых обстоятельствах, Ник должен был точно и жестко отнести себя к квадрату и о круге просто забыть. Только тогда брезжила неясная возможность успеха.

Звонок Деб вырвал бы его и погрузил в другие координаты, заставил бы смотреть на людей, как на людей, уважительно относиться к законам и не нарушать правила дорожного движения. А как раз этого Ник позволить себе не мог.

И шикарный номер, хорошая одежда, деньги — все это на самом деле могло иметь право на существование не как его жизнь, а как легенда, «крыша», лишь помогающая завершить его миссию в пределах прямых линий и колючих углов.

Нет, Ник не хотел, чтобы Деб до него дозвонилась. Он старался не разрешать себе даже думать о ней. И случись кому спросить его, кто такая Деб? — Ник без запинки ответил бы, но не так, как раньше, то есть не представляя себе конкретного, очень дорогого

и любимого человека, а как разведчик, которого на проверке легенды, — читай: совершеннейшей мякине, — не проведешь.

Все эти мысли в полусне довольно вяло переваливались у Ника в голове. Вставать было рановато и Ник, предвидя беспокойный день, давал себе поблажку понежиться лишние минутки.

Наконец, Ник услышал требовательный зов желудка. Желудок, в отличии от самого Ника, уже проснулся и хотел есть. Пришлось уважить.

Он заказал завтрак в номер и наслаждался хрустящими простынями, приятным запахом собственного одеколона, терпким кофе. Кофе был восхитителен, удивительное ощущение спокойствия вызывал мягко тянущийся вверх от первой утренней сигареты голубоватый дымок.

Все тело было расслаблено и нега плавно обволакивала его. Глаза опять слипались.

Ник чуть было не заснул вновь.