Американский Голиаф - [97]

– У-у-у? – Лоретта поцеловала каждую грудь.

– Подожди, я постелю бумагу, чтобы не запачкать ковер, – сказал Бен.

Позже Лоретта помогала умиротворенному мужу вешать на стену две картины маслом, которые прислал из Гаваны Саймон, подметала опилочные следы, оставленные башмаками плотников, распаковывала четыре китайские вазы, заводила часы, показывавшие лунные фазы, и набивала контейнер коробками с «Двойной короной Улисс-супремо» из Бингемтона.

Она чувствовала себя бодрой и счастливой рядом с мужем, работая с ним вместе и ради общего блага. Стойкий библиотекарь, честный и чопорный, вернулся к своим залежам, радуясь, что сослужил хорошую службу.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 января 1870 года

Двое мужчин, один – внушительный, но вялый, облаченный в лоснящееся котиковое пальто и коронованный цилиндром, другой – здоровяк в расцвете лет, без пальто и без шляпы, медленно прогуливались по Пенсильвания-авеню. У ворот перед Белым домом они задержались. Старший захрипел и закашлялся, но быстро пришел в себя.

– Вы знаете, как я ценю вашу работу, Алан, – сказал коммодор Вандербильт. – Я называю вас невидимым мотором.

Алан Пинкертон кивнул:

– Невидимый мотор. Мне нравится.

– Без Национального детективного агентства Пинкертона у меня на железных дорогах стало бы больше разбойников, чем пассажиров. И все равно они нас измучили.

– «Молли Магвайрс»[86] обречены на вымирание. Это вопрос времени. Бандиты и смутьяны. Анархисты и кровопийцы. Паразиты и загребатели.

– Уголь – наша кровь. Мы не можем ни терпеть, ни просто позволить себе агитаторов, разлагающих шахты разговорами о гильдиях и профсоюзах.

– Планы разработаны, – сказал Пинкертон. – Дайте себе отдых, коммодор. Инфильтрация – вот ключ к поясу невинности нашей Молли. Скоро этот ключ будет в замке.

– Я полностью вам доверяю, Алан. Но есть еще одно дело. Более личное.

– Понимаю. Можете говорить открыто, сэр.

– Давайте сядем на скамейку. Президент подождет. Полагаю, он с пользой проведет это время.

– Он найдет чем заняться, – сказал Пинкертон. – Вопрос в том, нужен ли вам Большой Белый Отец трезвым?

– Нет, конечно. Сядьте, поговорим минутку. Должен предупредить, дело может показаться смешным.

– Я никогда не смеюсь над чужими заботами.

– Смейтесь, если угодно. Хоть до упаду. Только потом, пожалуйста. А пока сделайте милость.

– Если только могу служить…

– Если кто-то сможет, то один лишь вы. И я не стану обижать вас просьбами сохранять благоразумие.

– Надеюсь, этого никогда не понадобится, – сказал Пинкертон. – Кто у нас покровитель благоразумия, как не я?

– Мне нелегко говорить, – признался Вандербильт.

– Я весь внимание.

– Алан, – произнес старик, громоподобно чихнув, – дело касается исполина.

– Какого еще исполина? – переспросил Пинкертон, наклоняясь поближе.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 26 января 1870 года

– Чертовски жаль Джона Рёблинга,[87] – сказал Джей Гулд Чурбе Ньюэллу. – Представь: ждать тринадцать лет, когда этот мост оторвется от земли, и расплющить ногу между паромом и пристанью.

– Можно жить и с одной ногой, – ответил Чурба. – Если чего две штуки, то одна всегда про запас. Вот когда всего одна, а после ничего не остается, тогда-то я скажу: не повезло.

– Джон умер от столбняка. Упокой Господи его душу.

– Жалко. Тринадцать лет до моста? Чего там, я ждал двадцать, чтоб собрать со своей земли хороший урожай кукурузы. До сих пор жду, да только теперь я человек состоятельный, и пошло оно к черту. За неделю мой исполин приносит больше, чем все кукурузные початки и мешки с пшеницей, которые я напродавал за свою жизнь.

– Счастливый ты человек, Уильям.

– Зови меня Чурбой.

– Нет, Уильям тебе больше подходит. А ты зови меня Джей.

Двое мужчин прогуливались по Парк-роу; они прошли мимо ущелья, где будет закреплен Бруклинский мост, и направились к пирсам Саут-стрит.

– Джей так Джей.

Чурба был горд таким приятельством. Его долговязый друг, с крысиными глазками-бусинками и поповским голосом, числился среди первых граждан Манхэттена, звался героем Уолл-стрита, да и вообще был большой шишкой.

– Посмотри, что творится на бруклинской стороне, – сказал Гулд. – Там уже выстроили башню из гранита и известняка. Перед нами величайшее инженерное сооружение со времен каналов через Эри и Суэц. Все умоляют молодого Вашингтона, сына Джона, завершить миссию своего отца, и клянусь, он это сделает.

– Ты, должно быть, их всех вживую знаешь, – проговорил Чурба.

– Где ж человеку быть, как не в гуще событий?

– Ну например, рядом с тобой, Джей.

– Не принижай себя, Уильям. Твоя звезда только восходит.

Напрямую от Барнума Гулд узнал, что два каменных исполина уже заработали триста тысяч, а когда дело дойдет до Битвы гигантов, легко удвоят эту сумму. Делая скидку на любовь Барнума к фискальным гиперболам и будучи уверен, что старик ни за что не разделит честно эту кастрюлю, Гулд все же рассудил, что даже с тем, что останется, богатенький Чурба Ньюэлл вполне созрел и готов приносить плоды. Когда фермер заговорил о Бруклинском мосте, Гулд увидел в небе стальную радугу.

– Я очень рассчитываю на Вашингтона Рёблинга,[88] – сказал Гулд. – Моя жизнь в руках тридцатидвухлетнего мальчишки, который, будем надеяться, унаследовал гений своего отца.