Американский Голиаф - [7]

Затея показалась ему забавной, и он рассмеялся вслух. Смех прозвучал громче обычного и повторился эхом, отразившись от каменных ангелов, орлов и старых пушек, оставленных сторожить кладбище. Тут ноги Барнаби выдернулись из-под туловища, и он вдруг обнаружил, что, распластанный, как та кукла, обнимает кучу сырой земли.

В надежде увидеть, что же его срубило, Барнаби поднял голову. Вокруг пританцовывал чертяка с по-боксерски выставленными вперед кулаками. На чертяке был черный костюм, белая рубашка, галстук, туфли из дорогой кожи и котелок. Во рту произрастала сигара величиной с огурец и дымила, как труба толстопузого паровоза.

– Вам здесь что, место для досужих смешков? – поинтересовался чертяка. – Неужто эти отважные парни Севера и Юга не заслуживают хотя бы уважения! Вам трудно это представить, сэр, однако и вы могли бы покоиться в сей скорбной постели, лишенные навеки всякой осмысленности, включая боль от радости.

– Я не насмехался над павшими, – проговорил Барнаби. – Смех вызван иронией. Если я над чем и потешался, так это над капризами судьбы.

– А-а, – проговорил чертяка, опуская руки. – Теперь понимаю и должен принести глубокие извинения.

Барнаби встал, отряхнул грязь и наклонился за блокнотом с карандашом. Чертяка подошел поближе, нацелившись головой Барнаби в пах и протягивая руку.

– Чарльз Шервуд Стрэттон,[2] – произнес чертяка, приподнимая котелок. – Рад познакомиться.

– Генерал? – воскликнул Барнаби. – Это вы!

– Собственной персоной. Однако у вас передо мною преимущество.

– Рак. Барнаби Рак. Мы с вами однажды встречались.

– Тогда я должен вас знать, раз мы старые друзья. Давайте руку. Ну же. Я не кусаюсь.

– Генерал Мальчик-с-Пальчик. Да, я был неподалеку, когда мистер Барнум[3] представлял вас миссис Линкольн. Я даже помню, что тогда говорил мистер Барнум: «У кого две руки, четыре ноги и железный контракт?»

– Ах да, бедная сердитая Мэри Тодд. Решила, что я жук какой-то. Все ждал, когда она прихлопнет меня, точно муху. Импульсивная женщина. Очень беспокойная, насколько я помню. Не оправдала моих ожиданий, ну да кто их оправдывает? Разумеется, первая леди не могла не оскорбиться, услыхав, как ее ныне покойного и оплакиваемого мужа спрашивают: «Как ваша малышка?» Я честно хотел пошутить, не имея на уме ничего дурного. А вы? Значит, вы дипломат?

– Репортер. «Нью-Йоркский горн».

– Джентльмен от прессы. Впечатляет. Я тоже когда-то кропал. До сих пор думаю, что моя короткая жизнь достойна длинного романа.

– А могу я спросить, что привело Мальчика-с-Пальчика в Геттисберг?

– Нужно отдать дань. Как Генерал своим армиям. Несмотря на то, что эта битва, к счастью, не имеет ко мне отношения. Резня, резня. Отчего-то будущее должно строиться на крови. А вас?

– Мое дело выбрать из тысяч неизвестных два-три имени и рассказать их историю.

– Превосходно. Где же вас научили брать интервью у мертвецов, мистер Рак?

– Пока нигде. Я буду брать интервью у их родных и друзей.

– Понятно, ага, очень интересно. Возьмете как-нибудь интервью у меня. Во мне целый склад увлекательнейших историй, очаруют любого читателя.

– Я предложу редактору.

– Моя визитная карточка, мистер Рак.

Генеральская карточка была величиной с почтовую марку.

– А вот моя.

– Теперь, если позволите, я устрою для мальчиков небольшое представление. Все, что мне нужно, и все, что я могу.

На глазах у Барнаби маленький человечек принялся плясать и кувыркаться, распевая высоким фальцетом «Дикси».[4] Чуть позже, промчавшись вдоль могильных рядов Генерал-с-Пальчик скрылся из виду у подножия холма.

Барнаби сунул миниатюрную визитку в карман рубашки и записал несколько строк об этом знакомстве. Еще один подарок, еще одна награда, еще одна игрушка для Зипмайстера. Потом Барнаби услышал гром и увидел, как темнеет небо. Облака располосовала молния.

Проследив за вспышкой, Барнаби прочел на одном из камней посвящение:

РЯДОВОЙ ХАМИШ ФЛОНК, ПЕРВЫЙ НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ПЕХОТНЫЙ, 1841 – 1864.

НЕУГАСИМАЯ ЗВЕЗДА НА СТЯГЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ. В СУДНЫЙ ДЕНЬ ОН ВОСПРЯНЕТ И ОБЪЯВИТ, ЛИКУЯ: «Я ИСПОЛНИЛ ДОЛГ ПЕРЕД СТРАНОЙ!»

Серебряный огонь плеснулся туда, куда убежал Генерал-с-Пальчик. Барнаби не сомневался, что такой мелкий штырь – малоподходящая мишень для сверкающей стрелы. И раз уж шансы на увечье столь ничтожны, он не стал выяснять судьбу Пальчика. Если карлик Барнума и получил в лоб, от него осталась корка размером с бабочку, и эта новость всяко достойна печатного пресса. Однако подобная удача была бы слишком невероятной для любого репортера, и, зная это, Барнаби побежал к укрытию.

Он стоял под дубом, глядя, как мелкий дождик переходит в ливень. «Трава и листья источают умопомрачительный аромат зелени. Поле меняет свой лик, природа втайне маскирует тот ужас, что распугивал птиц стонами, криками и безответными молитвами. Лишь миг звучали те жалобы. Сей миг спешит укрыться в омытой грозой памяти, сияют надгробия, точно град и проливной дождь подняли из могил хранимые в них легенды». Мило.

На глазах у Барнаби над горизонтом вырос Генерал-с-Пальчик и закрутился, точно хрупкое колесо, уворачиваясь от огня, по-прежнему распевая гимны своим костлявым слушателям.