Американские каникулы - [104]

Я вырвался оттуда, и даже без потерь, если не считать потери психологические. Но когда, пройдя через темный сад, я, наконец, протянул свой пригласительный билет группе толстомордых стражей в клубных пиджаках, встретивших меня в дверях ебаного дворца, была уже половина двенадцатого. Мне с трудом удалось раздобыть в закрывающемся баре пару стаканов скотча и слить их в один. Еще я успел увидеть, как мой пьяный критик Пьер швырнул через плечо пустой бокал, и бокал раскололся на прекрасных старых плитах террасы, выходящей в сад. Строгие бульдоги в клубных пиджаках тотчас прибежали и занялись расследованием. Я успел позволить Жерарду, нашедшему меня в смокинге сногсшибательным, снять меня в нескольких жеманных позах у рояля, на фоне старых картин, очевидно, награбленных маршалом в походах. Я был так зол на себя и подавлен своим двухчасовым путешествием в никуда по переулкам незнакомого города, что согласился сидеть и стоять в неестественных мне позах перед Жерардом, вызывая улыбки всей этой старой рухляди. Я вернулся в отель, идя за двумя нашими старичками, и, выпив все содержимое мини-бара, лег спать.

Утром я встал очень рано, с твердым желанием начать новую жизнь. Придерживаясь Средиземного моря как ориентира, я отыскал магазин, торгующий спортивными одеждами, и приобрел у похожей на кусок старого дерева дамы олимпийские купальные трусики. Самые маленькие взрослые купальные трусики, какие у нее были. Из магазина, по начинающейся утренней октябрьской жаре, я вышел опять к берегу и спустился на низкий бледный пляж, где группами и индивидуумами лежали человеческие существа, напоминая редкое стадо тюленей. Повернувшись к лежбищу задницей, я освободился от одежд и натянул оказавшиеся мне тесными трусики. «Переоценил миниатюрность своей жопы», — фыркнул Эдуард-2. Я достал из кармана пиджака «Надю» Бретона, маленький франко-английский словарик и, растянувшись на тотчас же впившемся в меня галечном ложе, стал читать.

Прошло четыре часа. Я разительно загорел, так как моя татаро-монгольская кожа обладает удивительной способностью моментально темнеть даже от самого слабого и кратковременного соприкосновения с солнечными лучами. В пять тридцать я должен был быть в шапито в сквере против отеля «Меридиан», дабы подписывать свои книги, если окажется, что кто-либо из ожидающей толпы читателей захочет их купить. Вынув часы из ботинка, я справился со временем. Следовало собираться. Перевернувшись на спину, я увидел, что надо мной стоит смуглая крепкая девочка с обнаженной грудью.

— Бонжур! — сказала она. — Можно я сяду?

— Пожалуйста.

Я подумал, что сейчас она попросит у меня денег. «Уличная девочка. Местная. Хулиганка. Вымогательница», — решил я.

— Мне скучно. Я никого здесь не знаю. — Она порылась рукою в мелкой гальке.

— Угу, — философски промычал я.

Я был уверен, что она попросит у меня денег, но вначале сообщит, что она только что освободилась из тюрьмы или из госпиталя. Ее французский язык был чуть лучше моего, но мой ведь был ужасен.

— Ты не француз?

— Нет.

Я не желал углубляться в беседу. Мы помолчали. Я закрыл книгу.

— Вы тоже не француженка, конечно? — наконец промычал я, потому что она сидела и не уходила, поглядывая на меня смущенно.

— Какой, вы думаете, я национальности? — обрадовалась она.

— Испанка?

Я был уверен, что она уличная цыганка, но постеснялся сказать ей об этом.

— Нет, я из Бразилии! — обиделась она, как будто между бразильянкой и испанкой такая уж гигантская разница.

— А я русский, — объявил я только для того, чтобы она не очень гордилась своей редкой национальностью.

— Правда? Первый раз вижу живого русского.

Я был уверен, что в Рио найдется несколько тысяч русских, мы обитаем повсюду.

— Меня зовут Люсия, — она протянула мне руку. Я взял.

— Меня — Эдвард.

Рука ее была маленькой и твердой, рука девочки, занимающейся физическим трудом. Пальцы — я воровски скосился на руку из-под очков — короткие, и небольшие ногти глубоко вросли в мясо. Простушка.

— Что ты делаешь в жизни, Люсия?

— Я? — Пауза. — Фотограф.

Я тотчас не поверил, что она фотограф.

— А ты, Эдвард?

— Приехал на Дни мировой литературы, — я кивнул головой на видимые с пляжа флаги, развевающиеся над шапито и моим отелем. Незаконно развевающиеся, по сути дела.

Иностранных писателей на Днях оказалось только двое: Эрскин Колдуэлл и я. Опустившаяся на полотенце рядом с нами блондинка сняла тишорт, обнажив две нежные белые груди с розовыми сосками. У меня встал член и больно впился в олимпийские купальные трусы.

— Дни литературы?

— Ну да, я писатель…

Мне казалось, что вся Ницца должна быть занята нами, писателями, но вот сидел передо мною экземпляр, который понятия не имел о том, какие важные события происходят в Ницце.

— Первый раз встречаю живого писателя.

Если бы она была профессиональным фотографом, она встретила бы десятки живых писателей и несколько живых русских. Врет, сочиняет себе интересную биографию. Я открыто оглядел цыганку Люсию из Бразилии. Всю… Она была катастрофически не моего типа. Я любитель больших белых женщин, маленькие и смуглые меня не привлекают. Но у нее были широкие бедра и небольшие груди еще несъебавшейся девочки с почти черными сосками.