Американская оккупация - [4]

*

Но вот Господь возроптал. Господь выразил недовольство устами своего аббата. Ребенком Мари-Жозе любила изображать «бакалейщицу» в отцовской лавке, заменяя вместе с сестрой Брижит сбежавшую мать. Теперь ей претило сидеть за кассой по приказу сестры, навязывать покупателям дешевые топорные изделия, носить застегнутый доверху халат продавщицы. Аббат Монтре в черной сутане приходил к ним за сушеной мятой и ромашкой для вечерних отваров.

Это был маленький тщедушный человечек, похожий на монаха времен Меровингов. На его лице застыла трагическая скорбь, отмечавшая лики святых, чьи выщербленные фигуры дети видели на порталах старинных деревенских церквей. Он сам выбривал себе тонзуру, да так усердно, что каждые два месяца являлся перед прихожанами почти лысым, с расцарапанной макушкой. Глаза у него были блеклые, почти прозрачные. Служил он в Мене и одинаково боялся что людей, что животных. Часто звал Патрика Карьона помочь ему во время первой утренней мессы. Без десяти шесть звонил в дверь его дома, стоя среди цветов, в предрассветном тумане, который поднимался от реки и окутывал все вокруг.

Отслужив мессу, аббат Монтре и маленький Патрик завтракали в доме священника. Им подавала служанка Марсель. Иногда аббат просил мальчика звонить по телефону: аппарат внушал кюре необъяснимый и непреходящий страх.

— Помощь твоя нужна, — говорил он.

И Патрик дозванивался от его имени какой-нибудь старой крестьянке, умиравшей на краю деревни или в нетопленой комнате фермы. Набирал номер, соединялся, и лишь тогда аббат Монтре нерешительно брал трубку. От испуга он почти утыкался губами в эбонитовый кружок и, хотя обычно говорил вполне связно, тут начинал мямлить и заикаться.

Патрик Карьон стал любимым служкой аббата Монтре. До такой степени, что в последующие годы кюре Мена отличал и возвышал его, как только мог. В 1953 году, когда мальчику исполнилось двенадцать лет, американские войска стали покидать Корею, а советские войска начали расстреливать немцев в Берлине, он назначил его кадилоносцем. Кадилоносец — это ребенок, который носит ладан в кадиле; он спускается по ступеням от алтаря к прихожанам и резким, но величавым движением встряхивает кадильницу, распространяя по церкви аромат, столь угодный обонянию Всевышнего.

*

Шел 1954 год. Однажды днем, когда по радио объявили, что французы оставляют Индокитай, аббат Монтре отворил дверь бакалейной лавки; на лице его читалось возбуждение, глаза совсем утратили цвет, в руке болталась длинная черная сетка для продуктов. Мари-Жозе уже пришла из школы и дежурила в лавке вместе с Патриком.

— Малыш, мне помощь твоя нужна.

Патрик тут же взялся за трубку телефона, стоявшего рядом с кассой.

— Нет-нет, — сказал аббат. — Я решил назначить тебя главным обрядником.

Это было самое почетное звание, на какое мог рассчитывать мальчик. Главный обрядник проводит все церемонии в храме: звонит в колокольчик, приглашая к коленопреклонению, руководит органистом и причетником, дирижирует детским хором, иногда даже помогает служке кадить, разгоняя дымок от ладана по церкви, призывает паству склонить головы, молча обратиться к Господу и каяться во всех грехах вплоть до первородного, молится вместе с нею, запевает — сперва еле слышно, затем все громче и громче — церковный гимн, славящий муки распятого Спасителя.

*

Во время Второй мировой войны Мен жил, затаив дыхание, и его обитатели до сих пор помалкивали: за несколько лет трудно искоренить глубоко въевшийся страх. Они узнали, что такое немцы. Теперь они с изумлением узнавали, что такое американцы, которые в свою очередь наводнили Орлеанский округ, возводили какие-то сооружения, расширяли базы, натягивали километры колючей проволоки для охраны своих складов, оборудования и чистеньких магазинов, а заодно контролировали с помощью врачей и санитарных предписаний все окрестные бордели.

Муниципалитет Орлеана выпустил призыв «Let’s be friends!» (Будем друзьями!). Звездно-полосатое знамя развевалось над казармой Колиньи. По Орлеану бродили три тысячи бездомных. Американские офицеры занимали виллы и замки. Так, генерал, командующий Орлеанским гарнизоном, поселился в замке Лa Мотт на берегу Луарэ.

Генвиль, хозяин ресторана «У Луизы», повесил на двери своего заведения табличку: «Американским оккупантам вход запрещен».

Самые прогрессивные граждане Орлеана и Мена, завистливо наблюдавшие за роскошной жизнью офицеров на бульваре Шатоден и клеймившие их нравы, уже страстно мечтали о том, чтобы пришли русские и прогнали эту саранчу. После Освобождения в городке по инициативе местного каменщика Ридельски была организована ячейка французской компартии.

Над входом в кафе, в десятке метров от дома доктора Карьона, на серой стене висела красная морковка. Правда, морковка была скорее бурой, чем красной, и не светилась. Это мрачноватое украшение прекрасно сочеталось с размытой дождями старой вывеской на улице Ла Мов. Там находился местный табачный склад. Там же собирались члены ячейки — каменщик Ридельски, кузнец из Клери, двое учителей из Мена и два-три студента, учившихся в Орлеане. Они говорили: «Мы — живые мертвецы. Мы хуже рабов, мы подлые холуи. Дважды за десять лет мы по-королевски принимали врагов. Немецкая оккупация приучила нас к смирению и коллаборационизму. Мы покорно отдаем им свои дома, и цены на жилье растут. Мы их кормим, и жизнь дорожает».