Американская мечта - [22]

– И она, как чрезвычайно набожная католичка, решила покончить жизнь самоубийством, чтобы спасти свою бессмертную душу?

Возникло нечто вроде мимолетной паузы.

– У Деборы была неординарная натура, – сказал я. – Она часто разговаривала со мной о самоубийстве, особенно в периоды своей депрессии. И особенно в последние два года. У нее, знаете ли, был выкидыш, и она больше не могла иметь детей.

Но, произнеся это, я навлек на себя серьезную опасность. Не со стороны следователей, а, скорее, со стороны некоего инстинкта, глубоко засевшего во мне. Этот инстинкт вдруг разросся до чудовищного отвращения: ведь Деборин выкидыш был утратой не только для нее, но и для меня.

И все же не оставалось ничего другого, как продолжать.

– Не думаю, что дело было только в выкидыше. У Деборы возникло ощущение, будто с ней что-то неладно. Ей казалось, она одержима бесами. Говорит это вам что-нибудь?

– Нет, – ответил Робертс. – Я не знаю, как включить бесов в полицейский рапорт.

Второй детектив опять благодушно махнул мне рукой.

– Робертс, сдается мне, вы не из тех, кто совершает самоубийство, – сказал я.

– Да, не из тех.

– Ну хорошо, но не находите ли вы, что немного милосердия было бы весьма кстати, когда вы пытаетесь понять суицидальную натуру?

– Вы не перед телекамерой, мистер Роджек, – ответил Робертс.

– Да ладно вам, я знаю, перед кем я и перед чем. Я стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы хоть что-то растолковать вам. Или вам было бы приятнее, если бы я был оглушен горем?

– Я сказал бы, что это выглядит более убедительно.

– Не означает ли это замечание, что вы меня в чем-то подозреваете?

– Послушайте, мистер Роджек, погодите-ка минутку, и нечего сразу же тащить меня к барьеру. Там, внизу, должно быть, уже околачиваются газетчики. У морга их соберется целая толпа, а другая толпа будет ждать у полицейского участка. Думаю, вы не удивитесь, увидев завтра эту историю на первых полосах. Может быть, и на самой первой. Вас изрядно огорчит любая неточность в газетах, а любая неточность в полицейском рапорте и вовсе уничтожит вас навеки. Мой долг полицейского офицера – выяснить все факты и расположить их в надлежащем порядке.

– Включая информацию для прессы?

– Я сотрудничаю с ними круглый год, встречаюсь каждый день. С вами я буду работать сегодня и, может быть, завтра и, будем надеяться, не более того. И вот что хочу разъяснить вам. Я должен иметь основания спуститься вниз, выйти к репортерам и заявить: «Думаю, она сама выбросилась, и оставьте этого несчастного ублюдка в покое». Поняли меня? Мне не хотелось бы говорить им: «Этот мужик с говнецом, может, он ее и столкнул».

– Ладно, – сказал я. – По крайней мере, откровенно.

– Как вам будет угодно. Вы вправе не отвечать на мои вопросы и вызвать адвоката.

– У меня нет желания вызывать адвоката.

– Ну, может, он вам и не помешал бы.

– Я не хочу вызывать адвоката. И не понимаю, зачем он мне нужен.

– Тогда продолжим беседу.

– Если вы хотите понять мотивы Деборы так, как их понимаю я, вам придется довольствоваться моей интерпретацией.

– Вы говорили о бесах, – сказал Робертс.

– Да, Дебора верила, что она одержима ими. Считала себя воплощением зла.

– Она боялась ада?

– Да.

– Итак, мы вернулись на прежнее место. Набожная католичка боится попасть в ад и решает спасти душу самоубийством.

– Именно так, – сказал я.

– Именно, – кивнул Робертс. – А вы могли бы повторить все это в присутствии священника, вот прямо сейчас?

– Ему будет так же трудно понять это, как и вам.

– Тогда все же попробуйте убедить меня.

– Не так-то просто начать, – сказал я. – Что там с кофе?

Второй детектив, тот, что был выше и старше, встал и вышел из комнаты. Пока он отсутствовал, Робертс молчал. Время от времени он поглядывал то на меня, то на фотографию Деборы в серебряной рамке, стоящую на письменном столе. Я закурил и протянул ему пачку.

– Не курю, – сказал он.

Второй следователь вернулся с кофе.

– Вы не возражаете, если тоже выпью чашечку? – сказал он. – Служанка плеснула туда ирландского виски. – И опять широко улыбнулся мне. Весь его облик источал какую-то жирную сладкую продажность.

Я с жадностью сделал первый глоток.

– О, Боже, она умерла, – произнес я.

– Совершенно верно, – сказал Робертс. – Выбросилась из окна.

Я вытащил изо рта сигарету и прочистил нос, с ужасом замечая, что кислый пар рвоты проложил себе дорогу через горло, свербит в переносице и через ноздри проникает даже в носовой платок. Я еще раз глотнул кофе, и виски обожгло меня молочным теплом.

– Не знаю, сумею ли я объяснить вам, – начал я. – Дебора верила в то, что для самоубийц существует какая-то поблажка, какое-то особое милосердие. Она думала, что это страшный грех, но что Бог простит вас, если ваша душа подвергалась опасности быть уничтоженной.

– Уничтоженной, – повторил Робертс.

– Да, не потерянной, а именно уничтоженной. Дебора верила, что, даже попав в ад, можно сопротивляться козням Дьявола. Но, знаете ли, она полагала, что есть кое-что и пострашнее ада.

– И что же это?

– Когда душа умирает раньше, чем тело. Когда душа уничтожается при жизни, и уже ничего не остается в вечности после вашей смерти.