Американка - [28]

— Простите, — сказала она, — здесь свободно?

Бомба Пинки-Пинк со слегка грубоватым голосом девочки-подростка, немного тягучим, словно она забыла вынуть жвачку изо рта, и эта вечная жвачка напоминала вам о других временах (так и было задумано) — более молодых, более радостных, более невинных. Все словно бы случайно, как уже говорилось. Аландец притворился, что удивлен, и радостно пригласил ее сесть. Это откровенно театральное представление было разыграно для Сандры, но не имело для нее никакого значения. Однако она получила удовольствие. Как и все прочие. Пинки уселась за стол, и к Аландцу снова вернулось отличное настроение. Мужчина должен делать то, что должен, считал Аландец и повторял это вновь и вновь, во время их так называемого разговора — о погоде, ветре и последних перипетиях сериала «Пейтон-Плейс», предназначенного только для взрослых. Но вечерок, во всяком случае, выдался совершенно удачный, первый удачный вечер, давненько таких не бывало, и Сандра веселилась и в некотором роде была благодарна Пинки. Аландец так напился, что Бомбе Пинки-Пинк пришлось вести машину — от города до дома на болоте.

Бомба Пинки на большой лестнице дома в самой болотистой части леса. Как она взбежала по всем этим ступенькам, словно счастливый ребенок, но этакой особой походочкой стриптизерши, оп-оп-оп, так что оставалось только закатывать глаза, да, это было смешно и глупо — ну и наплевать, зато посреди этого скучного ужасного мира вдруг раздался дерзкий и фривольный смех.

На Аландца это тоже произвело впечатление, он был доволен и живо затащил Бомбу в дом.

Но гримаса рассеченной заячьей губы в самом деле ужасна.

Впрочем, Сандра успела опять отличиться утром за чаем. Она ляпнула одну фразочку, словно походя, и Бомба едва не расплакалась. На глаза Пинки навернулись слезы, и она нервно зацарапала поверхность стола своими длиннющими — в три сантиметра — розовыми ногтями.

— Я не шлюха, — заявила ей Бомба. — Я работаю танцовщицей в стриптизе.

И Сандра потом раскаялась.

И вот ноябрьским субботним утром, через несколько недель после того дня на стрельбище, Сандра стояла в кроваво-красном кимоно с белыми бабочками и в утренних туфлях на высоченных каблуках на бежевом паласе в коридоре верхнего этажа в доме на болоте и прислушивалась. Да. Потом она тихо-тихо прокралась к двери, ведущей в подвал. Осторожно ступила на винтовую лестницу, как можно бесшумнее, прижалась к оштукатуренной белой стене, словно испуганная женщина на обложке старого детектива, и стала спускаться вниз. Адреналин продолжал стучать в голове, как на стрельбище перед самым выстрелом. Внизу что-то было. Или кто-то.

Сандра уже догадалась, что такое она услышала. Там кто-то просто спал. Чье-то тяжелое глубокое дыхание, такое громкое, что могло показаться, будто это великан или кто-то в этом роде. Великан, который храпел во всю мочь.

Сандра никогда ничего подобного не слышала. Ясно было, что это кто-то чужой. Только Черная Овца, брат Аландца, был способен храпеть почти вот так же. Черная Овца, это он, хоть он так и недоучился на архитектора, начертил проект дома на болоте (пусть сейчас речь и не об этом), только он мог храпеть так, что стены дрожали. Однажды, таким же субботним утром, когда они с Лорелей Линдберг пришли в Маленький Бомбей, он лежал на диване в задней комнате и храпел.

Но то был явно более взрослый храп. Сандра почти сразу поняла, что звуки, доносившиеся из бассейна, принадлежали не взрослому, а ребенку. Какому-то ребенку, возможно — ребенку великана. Мамонтенку — пронеслось в голове у Сандры. О, как смеялась потом Дорис Флинкенберг, когда Сандра рассказала ей об этом!

Так все и было. Самое удивительное из удивительного. Там внизу на дне бассейна лежал и спал человек. Маленький человек, но не маленький взрослый, а ребенок. Посреди всех бумаг, газет и тканей ребенок расстелил свой спальный мешок и спал, свернувшись калачиком, спал крепким сном. Храпел, открыв рот, и это, как уже было сказано, было слышно по всему дому. Звук усиливался, отражаясь от холодных стен, и отдавался эхом в пустоте комнаты с бассейном.

Кем был этот ребенок? Нетрудно было определить. Не кто иная, как странная назойливая юная Дорис Флинкенберг.

Раньше Сандра обходила ее сторонкой, но теперь, теперь все было совсем иначе, это она сразу поняла. Настало время, часы пробили их первую встречу — одну из самых важных встреч в жизни Сандры. Потому что теперь самой само собой разумеющейся вещью в мире было то, что Дорис Флинкенберг оказалась там.

В Сандре забулькал смех, да с такой силой, что она и сама удивилась. Ее охватило ни с чем не сравнимое веселье, радость, какой она никогда раньше не испытывала, или, по крайней мере, уже очень давно. И вместо того, чтобы звонить папе на работу или в полицию, жаловаться или звать кого-то на помощь, и вместо того, чтобы спуститься в бассейн и разбудить взломщика — потому что Дорис, ясное дело, проникла в дом без разрешения, — Сандра Вэрн осталась стоять у края бассейна, тихо-тихо, и рассматривала Дорис Флинкенберг — пристально и с любопытством, пытаясь одновременно придумать, как ей поступить, как разбудить Дорис Флинкенберг так, чтобы она это никогда не забыла. Это вдруг стало важно. Не просто — произвести впечатление, но и показать, кто есть кто, как в начале игры, расставить акценты. Чтобы показать, кто на что способен. Не просто кто есть кто, но кто кем может быть.