Американцы. Очерки - [2]

В Лос-Анджелесе беру я напрокат машину на несколько дней. Служащий прокатного пункта заполняет при этом довольно большую и сложную бумагу и наконец называет нужную сумму. Я отсчитываю доллары. Он их пересчитывает и тут же начинает заполнять другой, не менее сложный документ. Я удивлен: а это зачем? Оказывается, он по этой второй бумаге должен взять с меня еще сто с небольшим долларов на случай, если я как-либо поврежу машину. Сдам ее в порядке — он мне тут же их вернет, сломаю что-нибудь — деньги эти пойдут в счет ремонта. Я хочу сэкономить несколько минут, которые уйдут у служащего на заполнение нового бланка, и предлагаю ему взять у меня эти сто с небольшим долларов, положить их в сейф и через несколько дней вернуть мне, если все будет в порядке с машиной, а в противном случае заполнить затем нужный бланк, на что сейчас, по моему разумению, время терять не стоит. Клерк удивленно смотрит на меня. Моя логика его изумляет. Он непременно должен заполнить нужный бланк сейчас, оприходовать мою сотню, которая после этого не осядет у него в сейфе, а тут же каплей вольется в океан финансовых операций. Сколько эта сотня даст прироста за те три-четыре дня, на какие я беру машину? Копейку, то есть цент? Стоит ли этот прирост самого бланка и времени его заполнения? Вопросы дилетантские! «Если я не сделаю этой операции,— говорит мне служащий,— хозяин меня уволит». Через четыре дня, вернув машину в сохранности, я получаю у того же клерка квитанцию, с которой иду в банк выручать свои сто долларов. Кстати, в Лос-Анджелесе этого я сделать не успел, опаздывал в аэропорт, но в Нью-Йорке по той же квитанции деньги свои получил.

Наверное, я предстал в глазах того служащего не очень большим умницей, во всяком случае человеком непрактичным. Да дело и не в том, что он обо мне подумал. Дело в том, что он, как и другие американцы, совсем иначе смотрит на многие вещи, нежели я, нежели мы, советские люди. Совсем иначе смотрит, например, и на подростка, зарабатывающего на цыплятах, и на маленького Фрэнка Каупервуда, спекулирующего мылом.

А разве плохо, если подросток разводит цыплят? И даже делает на этом деньги? Да и что плохого в невинной махинации Фрэнка? Он же не украл, а заработал... В Соединенных Штатах вообще поощряются ранние заработки детей и подростков. Но что стоит за этой традицией? Желание родителей приобщить детей к труду?

Или же стремление приработать за их счет? А что движет при этом ребятами — любовь к труду или же голый расчет?

Понятные вопросы. Но советский человек увидит в них один смысл, американец — другой. И еще более разный подход обязательно обнаружится при ответе на них. Это неизбежно. И это нужно учитывать, понимать при попытке подойти к тем или другим явлениям американской жизни. Разные социальные системы? Конечно! Но и разные пути развития еще задолго до того, как между Америкой и Россией разверзлась социальная пропасть. Вот что, например, писал из Америки отлично знавший ее русский публицист почти сто лет назад, обращаясь к своим русским читателям:

«Да позволено мне будет обратиться с дружеским советом к тем из них, кому попадутся на глаза эти строки. Они увидят в Америке много странного, непонятного, неестественного; если они пойдут дальше отелей и общего течения выставочной толпы (речь идет о Всемирной выставке в Чикаго в 1893 году.— В. Н.), то, конечно, заметят и много такого, что покажется им грязным, пошлым, необъяснимым в республике, гордящейся своим беспримерным богатством и решающейся утверждать, что она-то именно и олицетворяет собою последнее слово человеческого прогресса. Пусть они не торопятся осуждать то, что они поверхностно таким образом заметят и чему не найдут под руками разумного объяснения. Американец, если они к таковому обратятся за объяснением, вероятно, сумеет объяснить все в точности; но дело будет в том, что его объяснение, даваемое с чисто американской точки зрения, не только не удовлетворит иногда русского человека, но и покажется ему еще более странным, еще более затемняющим вопрос. Американец мыслит и относится к вещам по-своему, по-американски, и его объяснение, совершенно рациональное для тех, кто свыкся с методами его мышления, с его мировоззрением, покажется диким и неподходящим российскому интеллигенту. Я говорю это по опыту. Мало того, за последнее время мне, как нарочно, попалось несколько книг и журнальных статей о России, написанных заведомо добросовестными, дельными, развитыми американцами, несомненно видевшими своими глазами все то, о чем они пишут; но, боже мой, как смешно и нелепо они иногда ошибаются! Как дико они объясняют известные мне в точности явления чисто русской, народной жизни! Так и читаешь между строками, что известный факт был объяснен им каким-нибудь русским, объяснен верно, но остался совершенно непонятым, так как их американское мышление не могло и не умело освоиться с этим объяснением и поняло его на свой лад, обыкновенно шиворот-навыворот. И вот пишутся вещи совершенно неверные, с нелепыми, бессмысленными объяснениями и комментариями, вводящие в заблуждение тысячи читателей, привыкших верить автору на слово. От подобного-то, по моему мнению, непростительного образованному человеку преступления я бы и желал предостеречь моих соотечественников. Если что-либо и покажется им диким и странным, пусть они не забывают, что они — русские, относящиеся к окружающему со своей собственной, русской точки зрения; пусть они помнят, что американская жизнь сложилась и идет своей собственной дорогой, что условия этой жизни часто диаметрально противоположны русским и что для того, чтобы понять их, недостаточно видеть два-три города, проехать сутки по железной дороге и поболтать с несколькими десятками незнакомых людей».