Америка, Россия и Я - [36]

— У нас всё своё, — сказал Сергей. — Ничего нам не надо у магазине. Хлеб ихний только скотине скармливаю, видели у меня запасы, ихний хлеб, как молочный кисель, разве что стены обклеивать. А ихнее молоко! Чего только туда не наложут для сохранения! Вот, правда, вино у Ронку брал, да плохонькое оно. Американцы вино делать не умеют. Мой батька на Дону наливку из шпанских вишен делал, как чистое золото — перелив.

Вошла Валечка с подносом и лежащей на нём громадной индюшачей горой, верхний слой которой был собран в жёсткие мелкие хрустящие складочки, обложенной у основания чёрными сливами.

— Стафф в турке, — это означало: «Начинка в индюшке», — из наших слив, смешанных с нашими яблоками, — сказала Анна.

В хрустальные рюмки Сергей налил «ихнего» плохонького вина, и мы выпили, как полагается, первый тост за здоровье хозяев и за процветание их хозяйства и семьи. Отведав всех кушаний, я не могла притронуться к индюшачей горе, часть которой внезапно оказалась у меня на тарелке.

— Что же вы ничего не едите? — укоризненно приговаривала Анна, подкладывая куски. — Ешьте, пожалуйста! Ряженку ещё!

А мы всё нахваливали и, в угоду гостеприимным хозяевам, ели больше, чем могли…

— Как у вас хорошо! Как всё вкусно! Как хорошо в Америке!

Вдруг Сергей произносит с некоторой задумчивостью:

— Если бы нашим, да ихнюю свободу, то мы бы Африку кормили! Тут — кажинный миллионер!

Кто работать хочет! А народ ихний разбаловался! Тупые, работать не любят! Работать не хотят!

— Ну, страна‑то богатая, как‑никак, — тихо заметил кто‑то из нас, не пытаясь затевать никаких дискуссий.

На это замечание донской казак Сергей Наугольнов произнёс речь, записанную мною без всяких изменений:

— Они наследники! Первые ихние люди были умные — Джефферсон ихний и Вашингтон ихний, всё и обосновали!

— А почему богатые? — спросил Сергей, как бы задавая самому себе этот вопрос для осмысливания. И сам себе ответил:

— Деньги у них двести лет не менялись, так и идут! Так и идут!

Сергей встал, вдохнул воздух, положил вилку и салфетку на стол и магическим голосом, достойным великих актёров, играющих королей или Наполеонов, произнёс снова:

— Деньги двести лет не менялись! Так и идут! Так и идут! — И сопроводил эти слова медленным жестом, перекладывая что‑то из одной руки в другую, и прихлопнув обе руки вместе, руками дорисовав вывод, замер: — Так и идут!

Мы смотрели на окаменевшего на секунду Сергея, стоящего с неразжатыми руками и прислушивающегося к чему‑то в пригоршнях сомкнутых ладоней. Даничка прорезал уважительное молчание каким‑то желанием, а Толя подсел к Валечке и начал её расспрашивать:

— Что вы по вечерам делаете?

— Я после работы помогаю маменьке и папеньке по хозяйству, — ответила, смутившись, краса вица, тихо взглянув на Толю и медленно прикрыв глаза ресницами. — И ещё я люблю шить, — добавила она.

— Она у нас мастерица, — вмешалась Анна, — всё сама себе шьёт. А как вышивает! Посмотрите, вот эти салфетки — её работы.

— У меня есть швейная машинка, я на ней шью себе платья, а выкройки покупаю у Ронку. Вышивать люблю и ришелье, и гладью по рисункам.

— А как вы свободное время ещё проводите? — поинтересовался Толя.

— Иногда с папенькой и маменькой у Ронку шоппинг делаем.

— Мы её без нас никуда не отпускаем, — сказал Сергей. — Много тут желающих на дармовщинку, на моё хозяйство позариться… на чужое добро заглядываться! — и посмотрел на Толю, что‑то прикидывая.

Вступаясь за Толю, я его защитила, употребив любимое слово моей бабушки:

— Он самостоятельный и уже работает в Колорадо, геологом.

— Уж больно далече живёт! — сказала Анна.

— Ну, теперь, Анна, подавай чай с нашим клубничным вареньем и сливками, — распорядился Сергей, и я вместе с женщинами ушла на кухню — уносить, приносить… Вернувшись в столовую, я услышала, как Сергей рассказывал об охоте «на турков» — диких индюков:

— У меня, у горах, у глубине, есть дача и эйки земли. Я сделал курлючник, и когда у турков свадьбы, то я засяду в лесу, под кустами, и курлычу, и курлычу. Звук такой, подражательный… Он — турок — обязательно придёт. Он думает, что она его зовёт, и он придёт обязательно. Только жди терпеливо. Он придёт! — сказал Сергей так убедительно, что я ему не могла не поверить.

— Нужно уметь ждать, — и он придёт! Обязательно! Давайте‑ка завтра — на дачу ко мне рыбу ловить! Поедем? А? Сейчас давайте чай пить! — сказал Сергей и потёр руки.

Но не чаем с вареньем и сливками закончилась наша встреча у донского казака, а его игрой на балалайке.

Сергей принёс из верхних комнат балалайку с треугольной декой и грифом, перетянутым цветными струнами. Заиграл правой рукой на щипок и бряцая, потряхивая кистью, а левою, придерживая струны на грифе, перебирал пальцами. Потом пощёлкал по кузову балалайки четырьмя пальцами дробью и такой произвёл на меня эффект, будто бы я опять вернулась на завалинку, где бабушка и её подружки просили меня поплясать под гармошку:

— Дина, иди попляши!

И я выходила «бить дроби». Дроби, дроби, дроби бей!.

Возвращались домой мы с полным багажником редиски, яблок, груш, варенья, с мешком картошки и с влюблённым геологом.