Амазонка - [19]

– Какие проблемы, мама? – приперла ее к стенке я.

– Принеси мне мороженого, пожалуйста. Возьми в больничном кафе, у них оно вполне приличное. Возьми ванильное, – отвернулась к стене мама. – И можешь идти. На сегодня все.

– Не скажешь?

– В свое время. В свое время, – пробормотала она, и тогда я со злостью швырнула на пол поднос с пустыми пластиковыми тарелочками из-под еды. Мама аж подпрыгнула на кровати и развернулась ко мне. Пластиковые стаканчики разлетелись по полу, на грохот прибежала медсестра. Мама изумленно смотрела на меня, а я на нее – зло. Затем я развернулась и вышла из палаты.

Ну, может быть, на две ночи.

Я пробежала по коридору, миновала приемную, проигнорировала встревоженные взгляды персонала и оказалась на улице. Там не было прохлады, только жара, гул автомобилей и шум беспорядочно двигающейся во все стороны толпы. Если закрыть глаза, можно было бы вполне представить, что я все еще в Бибирево.

Есть границы, которые лучше не переходить.

Мама сделает эту операцию, с Андре или без него. Земной шар крутится, и не в моих силах остановить или замедлить это движение. Все, что я могу – это отвечать за себя. Хранить верность своему парню. Выполнять работу, за которую мне платят деньги. Быть рядом с матерью до, во время и после того, как она совершит ошибку и снова разобьет свое сердце на куски.

А заодно и мое.

Почитать Маркеса, представить, что это я лечу вниз головой с высоты многоэтажного здания и что полет этот неспешный, обстоятельный, с возможностью не только просмотреть весь скучный и однообразный фильм под названием «Жизнь Дарьи Синицы», но и обдумать каждую несовершенную глупость, осмыслить каждый сделанный поворот «не туда». Единственная яркая звезда, в тепле которой я грелась всю жизнь, – моя мама, непредсказуемая, сумасшедшая и неуправляемая. Мама, на которую я могла смотреть часами – на экране и в жизни. Капризная, взбалмошная и невыносимая, воспринимающая меня, как собственную персональную рабыню. Что, если с ней что-то случится?

Я хочу отметить, что я сражалась, как могла. Я просидела с книжкой в руке несколько часов, прежде чем поняла, что не прочитала ни строчки из тех страниц, что перелистала в своем больном забытьи. Только тогда я взялась за телефон, презирая себя и все на свете.

– Алло? Андре? – я не узнаю собственный дрожащий голос, настолько незнакомым и странным он мне кажется. – Это Дарья.

– Я вас узнал, Даша, – его голос спокоен и странно глух. Может ли быть, что я его разбудила? Но ведь еще не вечер! А вдруг он не один? Лежит рядом с красивой длинноногой моделью, усталый от безумной любви, отдыхает и дремлет. Я опустила взгляд и заметила, что сжимаю кулак так, что отпечатки от ногтей оставались на внутренней стороне ладони.

– Мне… э… нужно… нет, ничего… я просто… – внезапно слова начинают застревать у меня в горле, и я теряю ту смелость, которая города берет.

Андре не помогает, он молчит. На заднем плане я отчетливо слышу какие-то голоса. Среди них есть женские. Я бросаю трубку и смотрю на себя в зеркало. Дикий взгляд перепуганных глаз, пересохшие губы. Руки трясутся, а щеки красные, словно у меня поднялась температура.

Это было ошибкой, этот дурацкий звонок. Я ничего не знаю об этом Андре, я понятия не имею, есть ли у него девушка, насколько серьезные у них отношения. Могу поспорить, не такие безобразно серые, как наши с Сережей. Может быть, в Москве с ее бесконечно серым небом, зимой, длящейся ровно столько, сколько нужно, чтобы родить ребенка, – других и не может быть?

Я сижу на полу в номере, передо мной лежит мобильный телефон, с которого я только что совершила свое грехопадение. Телефон молчит, Андре не перезвонил. Я пытаюсь понять, можно ли считать мой звонок изменой, перешла ли я за черту, должна ли чувствовать себя виноватой.

Но все, что я чувствую, – это лихорадочную злость на то, что Андре не перезвонил. Мне наплевать на завтра, наплевать на Сережу и на всю мою жизнь. Я чувствую себя полной дурой.

Тогда я встаю, запинываю от злости телефон под диван – с глаз долой, из сердца вон – и выхожу из номера. На мне темные спортивные лосины и спортивная майка. Я спускаюсь в подвал, нахожу никому не нужный, пыльный спортивный зал – никто не приезжает в Париж, чтобы бегать по электрической беговой дорожке – и начинаю отсчитывать метры. Передо мной – маленький телевизор, по которому передают новости, но звука нет. Я слежу глазами за меняющейся картинкой, но мысли мои убегают от меня. Говорят, если пробежать не меньше пяти километров, в организме начинают вырабатываться гормоны счастья. Может быть, они приведут меня в норму.

Какого черта я ему позвонила?

Я злюсь и бегу как сумасшедшая, и мне наплевать, что моя нога, которую я повредила несколько дней назад, может снова заболеть. Теперь мне кажется, что с того дня прошла целая вечность. И, конечно, нога начинает ныть, но это не останавливает меня. Мне даже нравится чувствовать эту легкую нарастающую боль, она делает меня живой. Мне физически не хочется возвращаться в номер, где тишина и молчание телефонов.

Андре просто развлекался со мной, дразнил меня, но единственное, чего он, наверное, на самом деле хотел в тот вечер, это чтобы я встала на его сторону и уговорила маму не делать операцию. Почему, кстати? И отчего он не может сказать мне, что не так с моей матерью? Может быть, просто все дело в ее возрасте. Ведь, в конце концов, мама прилетела сюда, чтобы перекроить все свое лицо, переродиться, как птица Феникс. Большая операция под общим наркозом. Но что делать, если пепел останется пеплом?!