Амазонка глазами москвича - [40]

Территория серингала может быть всего несколько квадратных километров, а может быть и несколько сотен квадратных километров. Ценность серингала заключается не в количестве земли, а в том, сколько на участке находится каучуконосных деревьев. Обычно эти деревья расположены в чаще на расстоянии в несколько десятков метров друг от друга. Однако встречаются бедные участки, когда одно каучуконосное дерево от другого отстоит на двести и более метров. Как осваивается серингал? Хозяин нетронутого участка нанимает двух или трех человек для прокладки пути. Первопроходец, так называемый матейро, проникает в чащу и, найдя ближайшее каучуконосное дерево, делает на нем зарубку. Потом ищет поблизости второе дерево и также отмечает его. Найдя дерево, матейро очищает ствол на высоте до двух метров от лиан. Так, отметив пять, шесть или семь каучуконосных деревьев, выстрелом из ружья дает знак своим товарищам, и те начинают прорубать тропинку от дерева к дереву. С течением времени вся территория серингала как бы прочесывается ими, и по прорубленной тропинке можно обойти все до одного деревья участка. Тропинка называется «эстрада» — дорога. Подготовка эстрады средней длины занимает примерно около полутора-двух месяцев, и на каждой эстраде находится от ста до двухсот деревьев-каучуконосов. Если за тропинкой не следить, не ухаживать, то травы и лианы могут за неделю уничтожить всякие ее следы. Поэтому очистка тропинки ведется каждый день, когда серингейро идет на работу. Если представить себе эстраду с высоты птичьего полета, то она показалась бы вам запутанным лабиринтом, вход и выход из которого находятся в одной точке, рядом с хижиной серингейро.

Сбор каучука начинают в мае — июне и продолжают до конца октября. Это так называемый сухой период года. Когда начинается сезон дождей, то работа по добыванию каучука практически прекращается, так как вода, смешиваясь с соком каучуковых деревьев — латексом, портит и ухудшает качество каучука. Небольшой шалашик с принадлежностями для обработки каучукового сока находится рядом с хижиной серингейро. К одной из таких хижин мы и подошли сейчас с Азеведу.

Собственно говоря, слово «хижина» звучало как-то торжественно в применении к сооружению, стоявшему на краю поляны. Скорее всего его можно было назвать халупой, приподнятой на столбах метра на полтора от земли.

Хозяин жилища, Жамес, сидел на большом, кое-как сколоченном крыльце и накладывал заплату на один из предметов своего туалета. Увидев нас, он не выказал ни малейшего удивления. Как будто давно знал, что к нему сейчас должны прийти Азеведу и иностранный журналист.

— Боа! — сказали мы.

— Боа, — спокойно ответил Жамес.

— Мой друг Олеги, — представил меня Азеведу.

— Очень приятно, — произнес Жамес.

Воткнув иголку с ниткой в столб, Жамес поднялся и удалился внутрь хижины. Вернувшись, он поставил на крыльцо помятый жестяной чайник и три чашечки.

— Кофе? — спросил он.

— Хорошо, — ответили мы.

Кофе был горячим, но совершенно без сахара.

— Как погода? — спросил Азеведу.

— Сегодня будет дождь, — ответил Жамес. Начался светский разговор.

Улучив момент, когда Жамес удалился, чтобы долить чайник свежей порцией кофе, я спросил у Азеведу:

— Может быть, Жамес недоволен нашим приходом?

— Что вы! — горячо возразил Азеведу. — Он очень рад. Сейчас я ему расскажу все новости, объясню, зачем мы пришли, и выложу на стол подарки.

Последующие чашечки кофе мы уже пили с сахаром, извлеченным из нашего мешка.

После ужина Жамес притащил два гамака и прикрепил их по соседству с тремя другими, висевшими там, по-видимому, постоянно. К этому времени ночь опустилась над джунглями, и Жамес зажег маленькую коптилку, прикрепленную в дальнем углу крыльца. Около нее начали сразу же виться москиты, бесчисленные стаи москитов. Не раздеваясь, мы устроились в своих гамаках. Азеведу моментально заснул, а я еще долго прислушивался к ночному голосу джунглей.

Светало, когда хозяин разбудил нас. Сам он, видимо, давно уже был на ногах, потому что в примитивной печурке весело потрескивал огонь и в знакомом чайнике кипела вода, заставляя плясать неплотно прикрытую крышку.

— Сейчас пойдем на эстраду, — сказал Жамес. — Выпьем кофе и пойдем.

Из боковой клетушки, где спала семья хозяина, вышла заспанная женщина и босой ногой столкнула с крыльца забредшую сюда курицу. Следом за ней выскочили четверо ребятишек. Подбежав к стоявшей недалеко от хижины бочке с водой, они ополоснули в ней лицо и руки. Мы с Азеведу тоже, зачерпнув из бочки воды, смогли кое-как побриться. В это время подошел Жамес и налил из этой же самой бочки полную кастрюлю воды. Затем поднялся на крыльцо и поставил кастрюлю на плиту. К нашему возвращению его жена должна была сварить в ней на обед мамалыгу.

— Сколько же у тебя сейчас ребятишек? — видимо вспомнив разговор в Рио-Бранко, спросил Жамеса Азеведу.

— Четверо осталось, — спокойно ответил Жамес, — двое младших померли этой весной от какой-то хвори. Бог дал, бог взял. Пошли иить кофе.

Позавтракав, двинулись в путь.

Впереди шел Жамес, в одной руке держа сумку, полную металлических чашечек, в другой — старенький дробовик. На поясе у него болтался привязанный сыромятным ремнем большой длинный нож — факон. Минут через пять вышли на эстраду. Пройдя метров сто, чодошли к первому каучуконосному дереву. С одной стороны кора его была вся испещрена шрамами. Сосчитав их, можно было бы узнать, сколько дней здесь ведется добыча каучука. Один надрез — один обход эстрады, один день жизни серингейро. Жамес подошел к дереву, острым металлическим крючком пониже последней зарубки провел параллельно еще одну и на конце прикрепил металлическую конусообразную чашечку. Было заметно, как белый сок наполняет свежую зарубку и постепенно движется по уклону вниз. Часов через пять чашечка будет заполнена доверху соком каучукового дерева. Заставив дерево работать, двинулись дальше, к следующему, потом еще к одному. Так начался обход эстрады.