Амазонка - [19]

Когда индеец толкнул дверь таверны, музыка стихла. Очень странная вещь. Никто не понял: то ли это Амазон отдернул руки, то ли рояль просто взял и перестал играть, но все почувствовали, что произошло что-то необычное. С тех пор как Амазона занесло в эти забытые Богом места и он начал играть в таверне на белом рояле, ему ни разу не случалось прервать игру, не доведя мелодию до конца. В его глазах это было святотатство, которого он себе никогда не позволял. А тут индеец вошел прямо на середине джазовой темы — и музыка оборвалась. Разом. Как будто роялю перерезали струны и у него пропал звук. Все видели, как пальцы музыканта пробегают по онемевшим клавишам, подбадривают их только ему одному ведомой лаской, берут сексты, септимы, ноны, а в ответ — ни звука. Как будто Амазон Стейнвей вдруг решил сыграть мелодию тишины. Совершенно невесомую и неуловимую для человеческого уха.

Стало ясно, что вечер этот — не простой и без скандала не обойдется. Это поняли все до единого, даже пианист. В таверне было человек сорок мужчин, взмокших от пота, они разбрелись по залу: кто-то цеплялся за стойку, словно спасая собственную жизнь, кто-то резался в карты, и все они вместе спорили и всё больше напивались. Когда вошел индеец и музыка прервалась, все замолчали и удивленно посмотрели на пианиста. В зеркале его глаз они увидели отражение. Оно и было ответом на их вопрос. Отражение человека, стоявшего в дверях таверны.

Все разом обернулись к дверям и в давящей тишине взирали на странное явление. Казалось, даже москиты замерли в воздухе. В эти места редко заглядывали незнакомцы, и каждое появление нового человека становилось событием, которое потрясало даже насекомых.

Индеец пару секунд постоял на пороге, потом отпустил створки дверей — раздался жуткий скрип, а он спокойным, неторопливым движением поправил шляпу и сделал шаг вперед. Теперь на него падал свет, и всем стало видно, какой он высокий и какая у него необычная внешность. Бежевый полотняный костюм придавал ему редкую в здешних местах элегантность. Но прежде всего бросалось в глаза то, что, несмотря на удушающую жару, на невыносимую влажность, он выглядел абсолютно спокойным и невозмутимым.

Он постоял на свету, потом медленно двинулся вперед. Семь шагов. Нарочито неторопливых. Казалось, на семь шагов у него ушла целая вечность.

Первый раз в Эсмеральде видели индейца яномами.

Индеец остановился перед стойкой.

— Мне кашасы. С перцем. Перца побольше.

Так он сказал. Потом достал из жилетного кармана сигару, чиркнул спичкой, неторопливо прикурил, бросил горелую спичку на пол и затянулся. Все это — в полной тишине. Только звук его шагов, потом голос, чирканье спички, а вокруг — сорок затаивших дыхание мужчин, которые не сводили с него глаз и не решались произнести ни слова.

Индеец яномами, одетый как белый, и больше того, с сигарой, — на это стоило посмотреть, у всех прямо дух захватило от любопытства.

— Боже правый! — воскликнул Жесус Диаш, — в жизни такого не видал!

Бармен, а это был не кто иной, как Сервеза, с неохотой налил индейцу кашасы. В грязный стакан.

— Вот.

Индеец бросил ему мятую и грязную купюру, Сервеза взял ее, недовольно буркнув.

— Что тебе здесь надо, индеец?

Это был голос Родригиша. Прямо у него за спиной. Для полковника все индейцы были дикари: они годились только на то, чтобы выкачать их скудные деньжата, а потом выставить за дверь. Индейцев яномами Родригиш вообще терпеть не мог, а этот ему особенно не понравился. Однако индеец ничего не ответил Родригишу и не спешил оборачиваться. Он поднял стакан, поднес его к губам и медленно выпил. Допив, он поставил стакан, вытер губы тыльной стороной ладони, но и после этого не соизволил обернуться.

Родригиш стоял посреди таверны, зажав в зубах сигариллу, рука нервно поглаживала кобуру револьвера, лицо напряженное, взгляд холодный и злой, — полковник начинал нервничать. Он был не один. По бокам от него стояли трое молодцов, изнывавших от нетерпения. Все они были вооружены, и чувствовалось, что пальцы у них так и чешутся нажать на курок.

— Еще кашасы. И перца еще больше, — сказал индеец. Он так и не обернулся. Он смотрел прямо перед собой, хотя ничего интересного там не было. Даже зеркала не было. Несколько грязных полок с бутылками виски. Но он продолжал смотреть туда так пристально, словно с того места, где он стоял, открывался вид на всю Амазонию.

Он чувствовал за спиной дыхание этих людей, запах их пота, ненависть и терпкий вкус сигариллы Родригиша. Скверный табак. Не то что настоящая гаванская сигара. Бразилец явно был не очень-то важной птицей.

Он знал, что тех — четверо и у каждого по паре шестизарядных пистолетов, значит, в сумме ему причиталось сорок восемь пуль, выпущенных в упор, прямо в спину. Тем не менее он не двигался с места.

— Не валяй дурака, индеец. Всех, кто когда-нибудь пытался хитрить с Родригишем, выносили ногами вперед.

Мертвая тишина.

— Я к тебе обращаюсь, индеец. Тебе лучше обернуться. Не люблю стрелять людям в спину.

Он ничего не ответил. И не подумал обернуться. Еще рано.

— На счет «три» стреляю...

Опять тишина. Даже не шелохнулся.