Амандина - [11]

— Каждый знает, что все имеет свою цену. Каждый хочет угадать свою цену и ловко предложить ее так, чтобы при этом сохранить лицо. Кармелитки в этом отношении еще более гибки, чем Янка и ее близкие. Все наши препятствия преодолимы через курию. Я уверена, что мы сможем поместить ребенка в Монпелье.

Глава 6

Кто может не любить тебя? Какой бы ты ни была, возможно я полюбила тебя даже не с сегодняшнего дня, возможно, я любила тебя с того момента, с первой минуты, когда бабушка рассказала мне о бездомном ребенке. Окруженная всем моим семейством, я тоже стала бездомным ребенком. Я начала думать о тебе, о том, чего бы ты хотела, как поддержать тебя. Кто ты, откуда появилась? И что я буду делать, когда ты начнешь задавать мне эти вопросы? Я расскажу тебе то, что мне сказала Паула, что ты была подброшена новорожденной к дверям монастыря, что неизвестно, кто ты, неизвестны дата твоего рождения и твои родители. Тебя зарегистрировали под опекой курии. Это их правда, конечно. И это все, что я знаю.

Женщины часто рожают своих детей в одиночестве. Так ли это было с твоей матерью? И почему так было? Пусть будет так. Но ты была ее. Почему она бросила тебя, Амандина? Была ли она больной или нищей? Это она должна была тебя нянчить, не я. Дорогое дитя, я сожалею, что я не она. И если не она, почему я избрана для тебя? Почему меня пригласили сюда? Женщина с оленьими глазами, женщина, которая пришла на ферму в конце прошлой весны. Кто она? Она ли твоя мать? Даже если бабушка сказала, что это не так, мне важно знать.

В это утро. Как я хочу все вспомнить. О даме. Все ушли в школу или на поле, никого не было в доме, когда она пришла, только бабушка, я и малыши в мансарде. Бабушка велела мне остаться на кухне. Что бы ни случилось, я должна оставаться в кухне. «Приготовь чай, но не приноси его, пока я не стукну в дверь. Не входи в гостиную», — сказала она.

Ветер распахнул окно, когда я протирала небольшое пятнышко на стекле рукавом моего свитера, на тусклом желтом небе сверкнула молния, и я увидела, как она изящной походкой идет по дороге, одетая в пальто мужского покроя и красивые туфли с двойными ремешками на высоких каблуках. Я всматривалась в ее лицо, но она опустила голову низко, платком прикрыла лицо, так что был виден только рот. Накрашенные губы. Изящная обувь. Они говорили по-польски, она и бабушка, и ни одного французского слова я не услышала с той стороны кухонной двери, держа в руках чайный поднос. Так тихо они говорили тогда, и я решила, что дама уже ушла. Я опустила поднос и тихонько повернула ручку кухонной двери, но они все еще сидели вместе, дама в пальто мужского покроя и красивых туфлях и бабушка в шали и в жемчугах. Бабушка повернулась ко мне, улыбаясь.

— Соланж, дай нам, пожалуйста, чаю.

Я поставила поднос на большой дубовый буфет, стараясь не поворачиваться к ним спиной.

— Налить чай, Grand-mére?

— Да, детка.

— Положить ли сахар для мадам?

— Нет, спасибо, без сахара. Каплю молока, пожалуйста.

Молодой, как у девушки, голос, безупречный французский. Стараясь не рассматривать ее, как хотелось, я подала чай, она взяла у меня чашку одной рукой, переложив платок на колени.

— Спасибо, Соланж. Дай мне посмотреть на тебя, дорогая. Я слышала такие теплые отзывы о тебе.

Она протянула мне свободную руку ладонью вверх, и, когда я взяла ее, она сжала мои пальцы, потом слегка отпустила их и, подумав, задержала снова.

— Я счастлива познакомиться с тобой.

Ошеломленная ее лицом, таким изумительно прекрасным, и глазами, как у оленя, черными и полными слез, я ничего не сказала и только кивнула головой. Отпустила ее руку и вышла. Налила чай для бабушки и, когда вернулась и поставила его перед ней, увидела, что дама уже ушла. Маленький пакетик, тщательно завернутый и дважды перевязанный, лежал на подлокотнике кресла, на котором она сидела.

— Куда она ушла? Кто она?

— Друг нашей семьи, детка.

Я схватила пакетик, распахнула дверь, выбежала из дома.

— Мадам, мадам, вы…

Она уже прошла полпути по дороге до поворота, ни разу не обернувшись. Ветер ревел, рвал листья каштанов, швырял в дверь камешки. Она больше никогда не вернется, дама с оленьими глазами.

— Зачем она приходила к нам, Grand-mére?

— Она приходила, потому что нуждается в помощи. Нашей помощи. Твоей и моей.

— Моей? Твоей и моей?

— Она пришла просить, чтобы ты взяла на себя обязанности по уходу за ребенком. Это девочка, ей несколько месяцев, сирота.

— Этот ребенок будет жить с нами?

— Нет. Не то. Она хочет, чтобы ты заботилась об этом ребенке в другом месте. В монастыре. Она хотела бы, чтобы ты жила в качестве приглашенной сестры в монастыре кармелиток на юге, близ Монпелье. Ты и ребенок будете жить вместе в общине.

— На какой срок? Когда? Я не понимаю почему.

— Соланж, в этой работе может возникнуть много обстоятельств, которых ты сейчас не понимаешь, это новая часть твоей жизни. Я не могу сказать, как долго это продлится. Я расскажу тебе то, что знаю. Почти все, что я знаю. Ты можешь согласиться на это предложение, можешь и отвергнуть его. Пойди сюда, сядь со мной.

Я опустилась на колени перед креслом бабушки, взяла ее руки в свои, поцеловала пальцы и наклонила ее лицо к себе. Голубые, как крылья стрекозы, глаза Grand-mére стали зелеными, затем черными. Глаза Янки. Она взяла мою голову в руки, фартук ее пахнул травами, оперлась подбородком о мою макушку, прикоснувшись губами к волосам. Это ее манера говорить со мной. Мы оставались так долго.