Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота») - [28]
Проворные ноги и руки Исахара нашли, за что зацепиться на отвесном скате, и скоро узник мазморры смог вступить в связь с остальными пленниками паши.
Через три дня у него был клочок венецианской бумаги и перо, а через шесть дней Ибрагим, испытанный мавр, приятель Наваррета, уже шагал с письмом, написанным Мигелем, по алжирским степям, на запад, к Орану.
Письмо было к коменданту Оранской крепости с просьбой о присылке проводников и военной охраны для большой партии испанских беглецов.
Теперь оставалось ждать, и Мигель ждал терпеливо. Сидя в своём углу, он считал отсветы восходов и заходов солнца на стене.
Через восемнадцать дней, — не раньше и не позже, — по тюрьмам паши, ночью, пойдёт тревога, — забьют трещотки, залают псы, забегают люди. В темноте из незапертых кладовых исчезнут молотки и ключи от кандалов, упадут цепи с закованных рук и ног, и осторожные тени заскользят по крутым отвесам, с крыши на крышу, к городской стене. А там, за стеной, в условленном месте — надёжный конвой, и через семь дней пути — Оран, испанская крепость.
Но через десять дней к решётке окна приполз Исахар. Он едва мог говорить, и его чёрное лицо было серо от ужаса.
Ибрагима поймали за два дня пути до Орана. Его привели обратно в Алжир, к паше, на Двор пыток. Ему выворачивали руки и ноги на дыбе, поджигали смолой ладони, били по груди и по животу, но мавр не сказал ничего: не сказал, кто дал ему письмо, не сказал ни имени, ни слова… Наскучив пытать, паша велел посадить Ибрагима на кол.
План сорвался. Погибла ещё одна надежда. Чего ещё оставалось ждать, какого исхода?
Для узников общей тюрьмы были ещё какие-то надежды. Месяц-другой примерного поведения — и тяжёлую цепь меняли на лёгкую или совсем снимали; несколько аспр в ладонь сторожа — и открывался выход на улицу, в соседнюю христианскую таверну, на базар. Для узников мазморры не было надежд. Даже когда набирали гребцов на галеры, и тогда не открывались тяжёлые двери подземелий.
Мигель перестал считать отсветы на стене. Когда же конец или если не конец, то перемена?..
Перемена пришла извне, когда Сервантес уже перестал надеяться.
К концу зимы в Алжире распространились слухи, что Филипп, король испанский, собирается идти войной на корсарское гнездо. Купцы, пираты и перебежчики с европейских берегов рассказывали: Филипп назначает командующих, вооружает корабли; большая армия стягивается к южным портам полуострова.
Паша Гассан струсил и начал сгонять всех пленников в порт на работы по укреплению подступов с моря.
Несколько тысяч человек согнал он и из своих и из чужих тюрем. Для такого случая раскрылись даже двери мазморр, и Сервантес вышел с другими.
Пленников поднимали в пять утра и палками гнали в порт. Здесь они таскали огромные камни, складывали стены, копали рвы.
В полдень раздавали тухлый рис и позволяли полчаса отдохнуть в тени. Потом опять становились на работу, до первых звёзд.
Сервантеса уже знали все. Его называли «героем пещеры». К нему приходили поделиться, рассказать о своих бедах, попросить совета.
Здесь, в порту, у Мигеля была возможность познакомиться с пленниками всех тюрем.
С французами и итальянцами он сговаривался на «франкском» языке — смеси итальянского, французского и испанского. На этом языке говорили все пленники, и его понимали все арабы и турки в Алжире.
И новый план, гораздо более широкий и смелый, чем прежние, начал складываться в голове Мигеля.
Как-то в дневной перерыв Мигель с Исахаром не пошли отдыхать, а бродили по берегу.
Небольшая пиратская галера стояла недалеко от мола. Она только что подошла к берегу, и надсмотрщик обходил гребцов, отбирая вёсла.
Исахар с Мигелем подошли совсем близко к галере.
У ближнего борта сидел рослый негр, прикованный к скамейке. Он поднял голову и тупо посмотрел на мальчика.
Вдруг что-то мелькнуло у негра в глазах. Он приподнялся на скамье.
— Ньянго! — глухо сказал негр.
Исахар вздрогнул и побежал к самому краю, к воде.
— Аттай! — отчаянно закричал Исахар, протягивая руки. — Аттай!
Исахар узнал отца и звал его на своём родном языке.
— Ньянго! — повторил негр, привстав. Это было имя Исахара на языке его родного племени. — Ньянго!
Негр натянул цепь, приковывавшую его к скамейке, точно пробуя порвать её.
Надсмотрщик подошёл к негру, хлеснул его бичом по плечам и нагнулся, чтобы взять весло.
Но негр поднялся и выпрямился во весь рост. Как бык, нагнув голову, он размахнулся веслом, и надсмотрщик отскочил.
На турецких галерах все три гребца на скамейке гребут одним громадным веслом. Оно так велико, что три человека с трудом поворачивают его в воде.
Тяжёлое весло стало грозным оружием в чёрных жилистых руках.
— Ринго! — рычал негр, свирепо замахиваясь на надсмотрщика.
Вёсла, точно по команде, поднялись на обоих бортах.
Рыча, как псы, люди вставали, разбивали цепи, перепрыгивали через борт и плыли к берегу.
Это был бунт. Растерявшаяся команда сбилась на корме.
На помощь команде пришла береговая стража. Янычары, на ходу вытаскивая свои кривые кинжалы, бежали наперерез гребцам.
— Бейте чёрных собак. Бейте нечистых! — кричали янычары.
— Не допускать дальше! Перерезать путь! Изловить по одному! — командовал прибежавший откуда-то начальник.
