Алый знак доблести. Рассказы - [94]

Тишина длилась, может быть, не больше секунды. А потом все с такой стремительностью сорвались каждый со своего места, точно из-под ног у них выдернули половицы. Пятеро мужчин бросились в одну точку на середину комнаты. Но Джонни в своем броске к шведу запнулся на какую-то долю секунды, вдруг вспомнив, как это ни странно, про доску с картами и придержав ее. Момент был упущен, Скалли подоспел вовремя, а ковбой оттолкнул шведа так, что тот отлетел в сторону. Дар речи вернулся ко всем пятерым одновременно; хриплые, яростные вопли, окрики, возгласы ужаса вырвались у них из глоток. Ковбой толкал, теснил шведа назад, а Скалли и приезжий с востока изо всех сил цеплялись за Джонни. Но сквозь клубы табачного дыма над мечущимися из стороны в сторону миротворцами две пары глаз не отрывались одна от другой, и своими взглядами, холодными и в то же время горячими, как огонь, воители слали друг другу вызов.

Игральную доску, разумеется, перевернули, карты разлетелись по полу, и сапоги топтали дородных размалеванных королей и дам, а они бессмысленно взирали на войну, бушующую над ними.

Скалли кричал громче всех;

— Стой! Стой! Тебе говорят, стой!

Джонни, силившийся вырваться из рук отца и мистера Блэнка, вопил истошным голосом:

— Он говорит, я передергиваю! Он говорит, я передергиваю! Я такого ни от кого не потерплю! Раз он сказал, что я передернул, значит…

Ковбой твердил шведу:

— Брось! Брось! Слышишь?

Швед не умолкал:

— Он передергивал! Я видел! Видел!

Приезжий с востока повторял одно и то же, хотя его никто не слушал:

— Минутку! Подождите минутку! Стоит ли затевать драку из-за карт? Подождите минутку!

В этом содоме никого нельзя было расслышать толком. «Передернул!», «Брось!», «Он говорит…» — только эти отдельные слова и прорывались сквозь возню и топот. И любопытно, что на Скалли, надрывавшегося больше всех этих бесноватых, и вовсе никто не обращал внимания.

Затишье наступило сразу, как будто всем им одновременно понадобилось перевести дух. Ярость их все еще накаляла комнату, но опасность столкновения на время миновала, и тогда Джонни, оттолкнув отца плечом, стал почти вровень со шведом.

— Ты зачем сказал, что я передергиваю? Ты зачем сказал, что я передергиваю? Я не передергивал и никому не позволю так говорить!

Швед крикнул:

— Я видел! Я все видел!

— Хорошо! — ответил ему Джонни. — Я такого никому не спущу. Будем драться.

— Нет, не будете! — сказал ковбой.

— Перестань! Тебе говорят, перестань! — сказал старик, становясь между противниками.

В относительной тишине, наступившей в комнате, стал слышен и голос приезжего с востока. Он твердил одно и то же:

— Подождите минутку! Стоит ли затевать драку из-за карт? Подождите минутку!

Багровая физиономия Джонни снова показалась над отцовским плечом, и он крикнул шведу:

— Значит, я передернул?

Швед ощерился:

— Да.

— Ладно, — сказал Джонни. — Будем драться.

— Ну и будем! — взревел швед. Он бесновался. — И будем драться! Я тебе покажу, с кем ты имеешь дело. Я тебе покажу, на кого ты замахиваешься! Ты, может, думаешь, я с тобой не слажу? Не слажу, думаешь? Ты у меня посмотришь, мерзавец, шулер! Да, ты передернул! Передернул! Передернул!

— Хорошо, мистер, откладывать не будем, — холодно сказал Джонни.

Ковбой так усердствовал, разнимая их, что лоб у него взмок от пота. Он в отчаянии повернулся к Скалли.

— Ну, что теперь делать?

Кельтский лик старика изменился до неузнаваемости. Теперь он еле сдерживал себя; глаза у него сверкали.

— Пусть дерутся, — ответил он решительно. — Лопнуло мое терпение. Хватит нянчиться с этим проклятым шведом. Пусть дерутся.

VI

Надо было выходить во двор. Приезжего с востока так трясло, что он никак не мог попасть в рукава своей новой кожаной куртки. Ковбой дрожащими руками надвинул меховую шапку на уши. Только Джонни и старик Скалли ничем не выдавали своего волнения. Все пятеро одевались молча.

Скалли распахнул дверь.

— Пошли! — сказал он.

Под свирепым порывом ветра огонек лампы сейчас же замигал у самого фитиля, из стекла черным облачком вымахнула копоть. Печка, стоявшая на самом сквозняке, загудела, равняясь силой своего голоса с ревом бури. Затоптанные, порванные карты подхватило с полу и отнесло к дальней стене. Мужчины наклонили головы и нырнули в буран, как в морскую пучину.

Снегопад кончился, но вихрь взметал тучи снежинок с земли, завивал их космами, и они с быстротой пуль неслись к югу. Белая равнина шелковисто отсвечивала призрачной голубизной; никаких других красок на ней не было, только у приземистой темной станции, казавшейся такой далекой отсюда, крошечным драгоценным камешком мерцал одинокий фонарь. С трудом шагая по глубоким, по колено, сугробам, мужчины услышали голос шведа. Скалли подошел к нему, тронул его за плечо и подставил ухо.

— Вы что? — крикнул он.

— Я говорю, что мне не сладить с вами! — заорал швед. — Я знаю, вы все на меня наброситесь.

Скалли негодующе дернул его за руку.

— Да что вы, в самом деле! — крикнул он. Ветер сорвал слова с его губ и разметал их по равнине.

— Вы все заодно. Вы все… — надсаживался швед, но конец этой фразы тоже унесло вдаль.

Повернувшись спиной к ветру, мужчины обогнули угол отеля и стали там под защитой его стены. Этот жалкий домишко охранял здесь от буйства метели небольшой треугольный участок мерзлой травы, захрустевшей у них под ногами. Какие же сугробы должно было намести у отеля с подветренной стороны! Когда они добрались до этого относительно тихого места, голос шведа послышался снова: