Алюминиевое лицо. Замковый камень - [5]

– Но мне кажется, это с вашей стороны скорее способ привлечь внимание, нежели серьезное политическое намерение. Неужели вы полагаете, что у вас есть шансы? – спрашивал щеголеватый, с хитрым лисьим лицом политолог, известный своей фрондирующей позицией.

Писатель, скрывая свое пренебрежение к умеренному, ничем не рискующему оппозиционеру, отвечал:

– Птица истории садится в руки к тому, кто раскрывает ей навстречу свои ладони. У Ленина, казалось, не было никаких шансов, но именно он оказался в Кремле.

Писатель был невысок, сухощав, элегантен, в вельветовом пиджаке, с бантом. У него была длинная узкая бородка, седеющие усы, на стареющем лице блестели маленькие очки. Создавая свой образ борца, он умышленно придал себе сходство с Троцким – та же пламенная революционность, дружба с европейскими «левыми», привнесение в политику элементов искусства.

Зеркальцев был равнодушен к политическим взглядам писателя. Ему нравился дизайн, в который тот облек свою деятельность. Он ценил красоту и отвагу его поступков и книг, в которых тот утонченно копировал опыт своих русских и европейских предшественников. Коснувшись бокалом рюмки вождя, Зеркальцев покинул кружок собеседников, унося в бокале затихающий звон. И его повлекло по залу.

Еще одна беседующая группа зацепилась за выступ стены и держалась там, омываемая потоком, который стремился ее оторвать. Высокая тяжеловесная женщина с тяжелым лошадиным крупом, могучими свисающими к животу грудями, с гривой черных, начинавших седеть волос, говорила резким и властным голосом:

– Пусть они не мешают нам строить наше теократическое государство. Еврейский мир консолидирован вокруг Израиля, который уже сегодня является пастырем всех народов.

Проповедь женщины была обращена к старичку с розовым черепом и голубыми младенческими глазами, который слыл видным еврейским правозащитником и не давал покоя мелким прорывавшимся в прессу антисемитам. Тут же присутствовал именитый адвокат с мягкими верблюжьими губами, из которых нередко излетали обвинения в адрес «русских фашистов», и журналист с жилистым смуглым лицом библейского странника. Сама же женщина была ведущей радиопрограммы, непримиримой к власти.

– Если они не прекратят наступать на права евреев в России, если они забыли уроки холокоста, мы их сметем, а их главарей выставим в клетках на обозрение мира.

Ее тяжелое, с отвисшими щеками лицо хранило следы былой красоты, черные влажные глаза все еще мерцали женственностью. Но теперь она была не пленительной возлюбленной, не матерью многодетной еврейской семьи, а прародительницей народа, от которой произошли колена могущественного племени.

Ее лоно, прикрытое тканью, все еще продолжало извергать неукротимых жестоковыйных сыновей.

Такой она виделась Зеркальцеву, который был равнодушен к «еврейскому вопросу» и лишь любовался дизайном, в который тот был облечен. Младенческие смеющиеся глаза старика с картины «Сюзанна и старцы». Фиолетовые, как баклажаны, губы адвоката. Тяжелая, как вымя, грудь прародительницы, на которой висели крупные костяные бусы, быть может, из костей поверженных врагов.

В окружении молодых, празднично одетых женщин, журналисток модных изданий, разглагольствовал невысокий, с круглым животиком, круглой остриженной головой политолог, близкий к кремлевским верхам. Его маленькие маслянистые глазки настороженно поблескивали, зорко просеивали текущую мимо толпу, словно ожидали внезапную опасность, которая заставит его юркнуть, спрятаться, спастись в недалеком, надежном укрытии. Зеркальцев усмехнулся, обнаружив сходство политолога с раком-отшельником, который выползает из раковины среди нарядных актиний, высматривая добычу маленькими чуткими глазками. И едва скользнет тень невидимой рыбы, сразу прячется в раковину, оставляя перед створками крохотный вихрь песчинок.

– Теперь уже мало кто сомневается в конфликте, существующем между президентом и премьер-министром. Президент Арнольдов и премьер Хлебопеков все еще стараются казаться сиамскими близнецами. Но уже навис скальпель, готовый их рассечь. Этим скальпелем будут предстоящие президентские выборы, где они столкнутся, как два непримиримых антагониста.

Журналистки с обожанием влюбленных учениц внимали суждениям политолога, который приоткрывал волнующую всех кремлевскую тайну.

У одной журналистки была красивая голая спина с подвижными лопатками, на которых остановил свой взгляд Зеркальцев. Другая под струящимся шелком приподняла бедро, отчего в разрезе платья открылась сильная стройная нога.

– Но кто победит в этой борьбе? У кого больше шансов?

– Я думаю, они будут сражаться, как два джентльмена. Но есть группы, которые могут вбросить в общество чудовищный компромат, который решит исход выборов.

– О каком компромате вы говорите?

– Вы хотите от меня невозможного, – таинственно улыбнулся политолог, и его маслянистые черные глазки тревожно забегали.

Зеркальцев был далек от политики. Его не занимали кремлевские интриги, на которые столь падко было журналистское сообщество. Его увлекали автомобили и тот восхитительный мир, в котором они мчались среди мировых столиц, по сияющим автострадам, мимо египетских пирамид, парижских дворцов, небоскребов Манхэттена. Он не погружался в темные уродливые глубины бытия, воспринимая мир эстетически. Его восхищали модные платья журналисток, чуткие лопатки на голой женской спине, красивый изгиб ноги.