Алые пилотки - [12]

Я маленько остыл.

— Ладно, потом разберёмся, кому молиться. Объясни, какое звание тебе дали?

— Ничего мне не дали. Врио — это временно исполняющий обязанности. Пока начальник гуляет, его заместитель так подписывается.

Я сел к столу и попросил макарон.

— Не обедал сегодня. Из-за тебя, врива такого…

Вкусные были в тот день у Башкиных макароны…

Так они и помирились, два приятеля из деревни Кузьминки. И всё пошло как у людей: и дела, и забавы.

Однажды Стрельцов сказал Башкину:

— Даю тебе особое задание. Иди за Игнатовку в лес и наруби жердин. Когда нарубишь, доложишь. Я на коне приеду.

— Есть, товарищ начальник! Только объясни, зачем жердины?

— Придёт время — узнаешь.

— Извиняюсь, полководец Суворов говорил, что каждый солдат должен знать свой манёвр. Если объяснишь манёвр, я тебе тоже объясню: ерунду надумал — загораживать дороги.

— Не валяй дурака, а выполняй особое задание. Сказано: потом объясню.

— Слушаюсь. Но всё равно не по-товарищески.

Женя и сам понимал, что так будет не по-товарищески, но что-то мешало ему сказать правду. Может быть, не надеялся на Башкина? Ведь Толе ничего не стоило под каким-нибудь предлогом увильнуть, а то и на смех поднять. Пускай лучше думает, что начальник штаба свихнулся, хочет все дороги загородить жердями.

Скоро Башкин доложил, что особое задание выполнено. Стрельцов как раз с завода возвратился, коня не стал выпрягать, они сняли пустые бидоны, кинули на телегу топор и верёвку и поехали. В лесу пели птицы, в недалёкой бочажине охали и стонали лягухи, лёгкий ветерок качал на полянах травы.

— Грибы скоро начнутся, — сказал Женя. — Колосовики.

— Грибы — что, а вот на ночную рыбалку так и не сходили, — ответил Толя, и в голосе его явно прозвучал упрёк: из-за тебя, мол. Связался с этим молоком.

— Ужо сходим, — пообещал Женя. — Кончим бабкину огорожу и сходим.

— Чего? Какую огорожу?

— Ну, это… Сам понимаешь… вот слушай: было у неё три сына, дочка и хозяин. Всех на войне убили, один младший остался, ему двенадцать годов было. Как нам с тобой. Когда фашистов прогнали, он на быках поехал поле пахать. А там мина была противотанковая, — быков аж на куски… Вот и всё.

— А его? Сына?

— Его тоже. Бабка и живёт одна. Даже огорожу некому поставить.

— Ну и дурак!

— Кто?

— Ты, вот кто! Не мог сразу сказать, да? Думал, откажусь, да? Никакой ты не товарищ!

Обиженный, Толя соскочил с телеги и отвернулся. Женя остановил коня и подождал, пока Башкин немного остынет.

— Ну чего ты? Хочешь, чтобы на колени стал? Не стану. А прощения могу попросить. Доволен? Садись и показывай, где жердины рубил.

Толя засмеялся:

— Ладно. Если по правде, может, и отказался бы. Колхозный хлеб — одно, а бабка — другое.

Они положили жердины на телегу, стянули воз верёвкой и поволокли волоком.

Не простая работа — изгородь ставить! Хитрого, правда, ничего нет, однако попотеешь. Особенно трудно колья вбивать: земля засохла, колотишь-колотишь обухом — кол даже размочалится, а войдёт на вершок.

— Ффу-у! — вздохнул Женя, вытирая лоб подолом, рубахи. — Хоть бы бабка глазуньей угостила, я сегодня не евши.

Бабка Дарья будто услышала, появилась на огороде, всплеснула руками:

— Ах вы желанные! Ах мои милые! И как же вы надумали, касатики. Вот радость-то старой! Отбою от скотины нет, огород мой крайний…

Бабка не знала, за что взяться: то жердину волокёт, то перевясло станет крутить, а сил-то нету, запыхалась, закашлялась — отойти не может. Толя сначала посмеивался над бабкиной неумелостью, потом, видно, устыдился, говорит:

— Бабушка, мы сами сделаем, ты лучше командуй, где не так.

— Всё так, всё так, родимый. Больно хорошо. Чей же будешь? Стрельцова-то знаю, его теперь вся деревня знает, такой забочий. А тебя не видела.

— Я — Башкин.

— Анисима-лесника сынок? Ну как же, знаю Анисима. С моим Ванюшкой, царство ему небесное, одногодки. В одной землянке ютились, корку хлеба делили… Ах, голова моя беспамятная, покормить же вас надо. Сейчас, сейчас сгоношу. Я быстренько…

Бабка Дарья засеменила к ветхой, крытой соломой избушке в два оконца. Ребята с ещё большим усердием продолжали работу. Конь, оставленный на гуменниках, позвякивал уздечкой — щипал траву. Белые облака кучились на небе, и прохладные тени от них медленно двигались по пожням. Славный выдался денёк, и на душе у ребят было так же светло и радостно, как на их мирной земле, на которой давно запаханы все воронки и траншеи, так давно, что Толя с Женей и не видели их вовсе.

За обедом бабка Дарья опять воздавала хвалу работникам?

— Счастливые родители, у которых такие добрые детки, пошли им господь здоровья.

Ребята чувствовали себя неловко: на их долю так редко выпадала похвала.

Потом бабка, изобразив всеми морщинами лица таинственность, выволокла из-под лавки сундук с сокровищами. То был потемневший зелёный ящик с верёвочными ручками по бокам и с красным облупившимся кружком на крышке. А в ящике…

В ящике лежали четырёхгранные тронутые ржавчиной штыки, рубчатые рубашки гранат, алюминиевые грубо сделанные гребёнки для волос, коробочки из плексигласа, патронные гильзы, латунные пластины и всякая всячина.

— Огниво, — сказала бабка, взяв трубку с обгорелым веревочным обрывком. — Огонь вздувать. Железкой по камню ударишь, искра на трут попадёт, загорится, подставляй лучинку и раздувай. Так печки и растапливали.