Алтарь Святовита - [97]

– Копья! – крикнул за спину Гюнтер.

По этой команде двое самолвинцев отложили свои арбалеты и подхватили сверток с копьями, лежащий в камышах, рядом с вещевыми мешками. Водрузив тюк на плечи, они побежали к князю. Поле боя было усеяно телами и бьющимися в агонии лошадьми. Раненые орали от боли, сыпали проклятьями, стараясь отползти в сторону, к тростнику, где можно было укрыться.

– Арбалеты зарядить! – приказал я.

Самолвинцы стали крутить вороты, поглядывая, как носильщики копий разделились в разные стороны, передавая оружие всадникам. Пара минут, и кавалерия готова для копейного удара. В этот момент со стороны леса показались литвины Свиртила. Бог войны сегодня был явно обижен на датчан. Энгельберт это понял и, остановив атаку пехоты, перестроил датчан полукругом. После чего стал отступать на северо-запад, к березняку, дабы под защитой деревьев организовать оборону. Ему надо было продержаться до полудня, где-то всего часок, а там, в версте от проклятого берега скоро появятся основные силы и Штауфен сам окажется в западне. Мысли о победе еще витали в его голове, но когда второй отряд растянулся в линию, Энгельберт сумел сосчитать противника и стал думать, как вообще уцелеть этим днем.

Свиртил остановил отряд у приметного валуна, вылезшего из земли в тридцати шагах от берега, метров за сто от датчан. Пятерка стрелков тут же переместилась на левый фланг, посылая стрелы в сторону остановившегося противника, ведя беспокоящий обстрел. Скорострельность была впечатляющая. Один за другим, получившие ранения воины падали, либо протискивались сквозь ряды, отходя в тыл. Еще раз забасили тетивы арбалетов. Поднятые над головами щиты в этот раз не сыграли своей защитной роли. Почти десяток датчан свалился в снег вместе с оруженосцем Энгельберта, не покидавшего его еще с Вельпе, и фон Тизенгаузен не выдержал. Подняв коня на дыбы, он бросился в атаку, но не на Штауфена, а на самолвинских арбалетчиков, зашедших во фланг и после последнего выстрела с разряженным оружием, не представляющих угрозы рыцарю на коне. Для датской пехоты подобная атака стала бы роковой. Наемники глупцами не были и, пробежав с дюжину шагов, больше половины из них остановились, трезво оценили свои шансы и рванули в лес за Вялламяги, который вроде как знал эти места. Последовавшие за своим командиром два десятка храбрецов попадали под копья литвинов. Судьба их была незавидна.

Энгельберт сразу же вырвался вперед, сбил с ног самолвинца, почти успевшего зарядить арбалет, отшвырнул от себя внезапно сломавшийся клинок и, выхватив булаву, с размаха ударил по каске второму арбалетчику, который, по его мнению, подстрелил его старого оруженосца. Отомстив, Энгельберт пустил коня в галоп через заросли тростника, в сторону, откуда должны были появиться тевтонцы. Тут же наперерез ему поскакал Трюггви, тем самым заслонив мне обзор для стрельбы своей широченной спиной, укрытой ярким плащом, развивавшимся за ним как простыня на бельевой веревке. Энгельберт почти выскользнул, опередив Трюггви на полтора корпуса лошади, отчего тот лишь распорол острием копья воздух, но этот сумасшедший рывок конь совершил благодаря тяжелому арбалетному болту, торчавшему из крупа. Кто-то из самолвинцев успел выстрелить повторно. Проскакав еще с десяток шагов, Энгельберт внезапно исчез из поля зрения. Ледяные торосы у берега, припорошенные начавшим подтаивать снегом, оказались непреодолимым препятствием для раненой лошади. Потеряв равновесие, конь вместе с седоком рухнул на бок, придавив левую ногу рыцаря намертво. Сыпля проклятия, Энгельберт стал высвобождать зажатую ногу и, когда Трюггви стукнул его древком копья по голове, объявляя своим пленником, завыл волком, попавшим в капкан. То ли от боли, то ли от безысходности.

Тем временем к Штауфену подвели выжившего в кавалерийской атаке датского оруженосца. На вид юноше было не больше шестнадцати лет. Из носа капала кровь, а левый глаз начал заплывать лиловым отеком. С пленным не церемонились. Астрид замахнулся рукой для очередного удара, и оруженосец съежился, пытаясь спрятать голову, но кольчужная перчатка замерла в вершке от лица юноши, и как грабли поддела подбородок, заставляя смотреть на князя.

– Расскажи мне, что вы задумали? – грозно спросил Гюнтер.

Оруженосец молчал.

– Господин, – Астрид стиснул подбородок пленнику, – этому крысенышу лишние зубы мешают говорить. Я выбью их! Если после этого он будет молчать – значит и язык ему ни к чему.

Штауфен кивнул, соглашаясь с методом допроса.

Надавив пальцами на щеки, Астрид заставил обнажить передние зубы пленнику, после чего тот стал мычать, пытаясь что-то сказать.

– Не слышу! – проорал прямо в лицо своей жертве Астрид, не разжимая пальцев. – Громче говори!

– По жвуку рова.

– Громче! – Пальцы разжались.

– По звуку рога дерптского епископа мы должны были напасть на новгородцев и связать их боем, – выпалил на одном дыхании пленник.

«Разумно, – подумал Гюнтер, – Андреас наверняка построит войско в своей излюбленной манере – клином, вот только ребра кабана теперь беззащитны».

Допрашивать для подтверждения полученной информации более было некого. Энгельберт не в счет, он мог вообще отказаться разговаривать, да и портить репутацию, пытая рыцаря, князю не хотелось.