Алтарь эго - [16]

Внезапно я почувствовала себя Маргарет Резерфорд.[6] Меня уже манили твидовая накидка с капюшоном и велосипед. Теперь пора серьезно обеспокоиться состоянием своих внутренних органов.

Будь я зданием, я бы уже осела. Черт, была бы уже в списке на снос. Окажись я деревом в Национальном парке Йелоустон, целая куча девушек-гидов водила бы вокруг меня хороводы туристов. Но худшее было еще впереди.

Дойдя до торгового центра, я, смиренно вздыхая, остановилась у входа в Институт современного искусства – белое здание, напоминающее свадебный торт. Честно говоря, я лентяйка и по возможности стараюсь увиливать от работы. Уверена, что историки дадут нашей эпохе название «Смутное время. Часть вторая». Все мои знакомые женщины крутились как белки в колесе, от одного нервного срыва к другому, оставляя выводок неприрученных, воспитанных няньками детей. В их жизни светские ужины сменялись поглощением транквилизаторов и внебрачными связями (потому что у их заработавшихся мужей силенок на секс не хватало), при этом они с пеной у рта доказывали своим психиатрам, что умерли бы со скуки, если бы не работали. Я же страдала другой болезнью. Главным моим желанием было как можно меньше работать и как можно дольше оставаться молодой.

Сбежав из школы в пятнадцать лет, я в свое время попробовала себя на самой черной работе – от сиделки до служанки. Потом училась в колледже искусств и ночами работала, вкладывая в газеты цветные приложения. Я была певицей в кабаре и работала живой рекламой спортзала Вулумулу в Сиднее (там я познакомилась с Кейт). Как можно было не подружиться с тем, кто так же, как ты, при всем параде ходит в виде рекламного бутерброда с надписью: «Жирная уродина?.. А хочешь стать просто уродиной?»

С тех пор как любовная жизнь Кейт пришла в такое бедственное состояние, что могла вполне составить повестку дня на заседании ООН, то есть шесть лет назад, Кейт переехала в Лондон и устроилась работать в Институте современного искусства. Через какое-то время ее повысили до арт-директора, и теперь выше нее были только Господь Бог и Большой Коралловый риф. Она помогла мне получить работу в отделе связей с общественностью, что я назвала бы карьерным продвижением с большой натяжкой. Как ни старалась я убедить голых поэтесс-нимфеток и мутировавших феминисток-скульпторов насколько приятнее работать, не думая каждую секунду об успехе, все равно периодически мне приходилось появляться в офисе.

Большинство сотрудниц института были феминистками и разделяли убеждение, что «любой половой акт – это изнасилование». У входа в галерею впору было поставить предупреждающий знак: «Опасная зона. Гормонально-активные дикие женщины». Я даже не могу сказать, что получала в институте зарплату. Скорее, это была плата за участие в военных действиях. Особенно когда монтировали новую выставку.

Я толкнула стеклянную дверь и стала пробираться по захламленной галерее: ноги художниц, вязаные рюкзачки, этнические попоны и кучи детских колясок. Когда я вошла, все резко замолчали.

– Ну? – приветствовала меня Кейт, поправляя очки в красной оправе. – И как Джулиан это воспринял? Небось обосрался? Ты ему сказала, что недостаточно сильно его любишь? Думаю, ты не могла сказать ему правду: уровень самоубийств среди мужчин и так довольно высок, правильно?

– Но я действительно его люблю. Просто… – Я посмотрела на застывшие в ожидании напряженные лица. Нет уж, я не собиралась выкладывать свои сокровенные мысли и раздеваться до трусиков. Уж точно не здесь, мать вашу. – Просто в мире есть еще три миллиарда мужчин, и я бы не прочь взглянуть на них в обнаженном виде, понимаешь? – ответила я бойко.

Я поплелась за Кейт в главную галерею, где она наблюдала за распаковкой последней выставки – феминистической коллекции под названием «Чего хотят женщины». Я подняла с пола глянцевую брошюру, в дизайне которой тоже принимала участие. На обложке – женщина-фотограф, чьи фотографии пениса призваны были бороться с мировой отсталостью. «При ближайшем рассмотрении под определенным углом зрения мужские подмышки сверхъестественным образом напоминают женский лобок», – сообщала брошюра.

– Ты – куратор феминистских выставок, Кейт, а при этом ничего не знаешь о женщинах. Женщин беспокоит только три вещи: укладка волос, качество обуви и стройные бедра. Если бы ты переименовала феминистское движение в движение за стройные бедра, мусс для волос сильной фиксации и прочные супинаторы на туфлях со шпильками, посещаемость галереи увеличилась бы раз в сто.

Кейт засмеялась. Обижать австралийцев совсем неинтересно. С них все как с гуся вода.

– Мы желаем женщинам того, что они сами себе желают, – ловко выкрутилась она, с нетерпением тыкая в фотографии, которыми я, следуя ее же инструкциям, должна была через несколько часов восторгаться в интервью телепередаче по искусству.

То, что женщины сами себе желают. Господи. А что мы себе желаем-то? Чтобы был мужчина и чтобы мы были свободны. Хорошей работы и уймы свободного времени. Детей и чтобы их не было. Неожиданного знакомства в поезде с прекрасным незнакомцем, говорящим стихами, который умчит вас на личном самолете на какой-нибудь тихоокеанский остров, даже не обозначенный на карте… А иногда просто провести вечер в одиночестве в уютной фланелевой пижаме, уставившись в телик и поедая марсы-сникерсы. И никогда-никогда не стареть. Но сегодня я точно поняла: я могу быть сколь угодно молодой в душе, но по всем другим показателям мне явно уже за тридцать.