Алое и зеленое - [98]

— Кэтлин, дочь Хулиэна.[53]

— Ну так вот, по-моему, Кэтлин, дочь Хулиэна, — скучнейшая особа. Малым странам нужно закрывать лавочку, и чем скорее они это поймут, тем лучше. Сейчас время присоединяться к великим державам, и правы те, кто делает это со смыслом и по доброй воле. Я уверен, что твой превосходный отец был бы того же мнения. Ну, так. — Он поцеловал Франсис. Он был не злой человек, но очень любил пошутить.

Хлопнула парадная дверь. Франсис и ее длинноногий сын снова сели за стол с чуть виноватым видом заговорщиков, для которых миновала минута опасности, — это тоже было частью утреннего ритуала.

— А я считаю, что шестнадцатый год — это было замечательно, — сказал сын.

— Да, и я тоже. Хоть и не знаю, кому это пошло на пользу.

— Это было напоминание о том, что людей нельзя без конца держать в рабстве. Тирании кончаются, потому что рано или поздно рабы дают сдачи. Только так и можно подействовать на тирана и заставить его отступить. Свобода — в самой природе человека, она не может исчезнуть с лица земли. Подробности борьбы мы, может быть, и забываем, но борьба продолжается, и люди должны быть готовы вернуться к забытым подробностям. А когда настает очередь какой-нибудь страны, пусть и маленькой, восстать против своих тиранов, она представляет угнетенные народы всего мира.

Франсис опять почувствовала ледяное прикосновение.

— Ну и речь! Ты мне сейчас напомнил Кэтела Дюмэя. Он тоже говорил такие вещи. Ты и лицом становишься на него похож.

— Что сталось со всеми этими людьми, которых ты тогда знала? Расскажи еще раз, ты нам рассказывала, когда мы были маленькие. А теперь уже сколько лет не говоришь о них, и они у меня все перепутались в голове. Вот хоть дядя Барни, с ним как было? Он был ужасный комик. Я помню, он очень трогательно нам объяснял, что был бы вегетарианцем, если бы так не любил колбасу! И тогда, в шестнадцатом году, с ним случилось что-то очень смешное, только я забыл что.

Франсис глубоко вздохнула.

— Не так уж это было смешно. Барни шел сражаться вместе с повстанцами, но по дороге нечаянно выстрелил себе в ногу, и его пришлось оставить дома.

Сын рассмеялся.

— Похоже на дядю Барни! Скорее всего, он нечаянно сделал это нарочно. Ты ведь знаешь, чисто случайно мы ничего не делаем. Я об этом недавно читал. Почти все, что мы делаем, диктуется нашим подсознанием, только мы этого не знаем,

— Может быть, ты прав, что это было отчасти нарочно. Не могу себе представить, чтобы Барни кому-нибудь сделал больно, кроме как самому себе. Добрее и мягче человека я не знала.

— А что случилось с Кэтелом Дюмэем, с тем, на которого я, по-твоему, похож?

— Его убили в 1921 году, в гражданской войне.

— В гражданской войне? Я и забыл, что в Ирландии была гражданская война. Из-за чего она была?

— Часть ирландцев считала, что мы, то есть они, не должны соглашаться на Договор, что он не дает Ирландии достаточно свободы, и они готовы были из-за этого драться. А англичане поддерживали более умеренных ирландцев, тех, что приняли Договор, — чтобы подавить экстремистов.

— Кэтел Дюмэй, уж наверно, был с экстремистами.

— Да, он состоял в ИРА, он был очень смелый, командовал летучим отрядом. Ему было всего девятнадцать лет, когда он погиб.

— Его убили в бою?

— Нет. Один офицер из черно-пегих застрелил его ночью, в постели.

Сын задумался.

— Гражданская война. Ужасно, должно быть, когда это происходит на твоей родине. Ты тогда была в Ирландии?

— Нет, я была замужем, жила здесь. И ты уже родился. Это было очень страшно. Твой папа говорит, что ирландцы ухитрились замолчать всю эту историю, и отчасти он прав. Об этом и думать нельзя без боли.

— Ну, уж гражданскую войну в Испании никому не удастся замолчать. Этого мы не забудем. А брат Кэтела, как его, Пат Дюмэй?

— О, он участвовал в восстании шестнадцатого года, был в здании почтамта вместе с Пирсом и Конноли. Его убили в бою в четверг на пасхальной неделе, накануне того дня, когда они сдались. Его убило снарядом.

— А потом был еще один, англичанин…

— Эндрю Чейс-Уайт? Он был не англичанин, а ирландец.

— Почему-то я всегда считаю его англичанином. С ним что случилось?

— Он убит при Пашендейле, в семнадцатом году. Был награжден Крестом за боевые заслуги.

— Вспомнил. А его мать умерла от горя.

— Уж не знаю, от горя умерла тетя Хильда или нет. Очень скоро после того, как мы узнали о смерти Эндрю, у нее обнаружили рак.

— Сплошные герои, верно?

— Они были невообразимо смелые, — сказала Франсис и судорожно сжала доску стола.

— А все вожаки, Патрик Пирс и компания?

— Почти всех расстреляли. Пирса, Конноли, МакДонага, Мак-Дермотта, Мак-Брайда, Джозефа Планкетта… а Роджера Кейсмента повесили.

— Еще чудо, что де Валера уцелел. Да здравствует Дэв! Помнишь, ты нам так говорила, когда мы были маленькие?

Франсис улыбнулась и разжала пальцы.

— Да здравствует Дэв!

Она ведь не так уж много думала о прошлом; но сейчас ей казалось, что эти мысли были с нею всегда, что в те месяцы, в те недели она прожила всю подлинную жизнь своего сердца, а остальное было доживанием. Конечно, это было несправедливо по отношению к детям и к человеку, рядом с которым она уже прошла такой долгий путь до этой будничной середины своей жизни. Те, другие, были овеяны красотой, которую ничто не могло затмить, с которой ничто не могло сравниться. Они навсегда остались молодыми и прекрасными, им не грозило ни время, ни двусмысленные поздние размышления, от которых тускнеет самое ясное молодое лицо. Они умерли каждый во всеоружии своей первой любви, и матери оплакали их, так неужели все было напрасно? Они были так совершенны, что она не могла в это поверить. Они отдали жизнь за все самое высокое — за справедливость, за свободу, за Ирландию.