Алмазный век - [21]

Нелл видит нечто странное; Гарв все объясняет

Однажды Нелл проснулась и увидела, что мир за окном стал серым, словно карандашный грифель. Машины, велосипеды, четвероногие, даже моторолики оставляли за собой смерчики черной пыли.

Гарва не было всю ночь, он вернулся только сейчас. Нелл вскрикнула, увидев черную маску с двумя страшными выростами. Гарв стащил респиратор – кожа внизу оказалась розово-серой, – блеснул белыми зубами и начал кашлять. Занимался он этим долго и методически, отхаркивал сгустки мокроты из самых глубоких альвеол и выплевывал в толчок. Иногда он переставал, чтобы отдышаться, и тогда воздух вырывался из его горла с легким присвистом.

Откашлявшись, он, ничего не объясняя, занялся маской: свинтил наросты, вытащил черные комки, бросил на пол – от них взметнулись облачка черного дыма – и заменил белыми из нанобарового мешочка. Правда, белыми они оставались недолго – Гарв сразу заляпал их черными отпечатками, настолько четкими, что можно было различить все канальца и бугорки. Потом на мгновение поднес упаковку к свету.

– То же самое, – сказал он и бросил в сторону мусорной корзины.

Затем он надел маску на Нелл, подогнал и затянул ремешки. Пряжки цеплялись за длинные волосы, больно дергали, но возмущенный вопль утонул в респираторе. Дышать стало труднее. На вдохе маска прилипала к лицу, на выдохе – шипела.

– Не снимай, – приказал Гарв. – Она защищает от тонера.

– Что такое тонер? – спросила Нелл из-под маски.

Слышать Гарв не мог, но угадал вопрос в ее глазах.

– Мушки, – сказал он. – По крайней мере, так говорят в Блошином цирке.

Он сжал в кулаке черную вату, которую вынул из маски. Из нее пошел серый дым, расплылся, как чернила в стакане с водой, да так и остался висеть в воздухе. Волшебный порошок искрился.

– Понимаешь, мушки, они везде, – объяснил Гарв. – В воздухе, в еде, в питье. Огоньками они разговаривают между собой. Для мушек есть правила – называются протоколы. В одном старом-престаром протоколе записано, чтобы они не вредили легким. Если ты их вдыхаешь, они рассыпаются на безопасные кусочки. – Гарв выдержал театральную паузу, чтобы выдавить в воздух еще одно черное облачко – как догадывалась Нелл, из хороших мушек. – Но есть люди, которые не слушают протоколов. Нарушают правила. И потом, мы так много вдыхаем мушек – целые миллионы, что, может, безопасные кусочки не такие безопасные, когда мушек уж супермного. В Блошином цирке говорят, что мушки иногда воюют между собой. Например, кто-то в Шанхае придумает мушку, которая против протокола, наплодит в матсборщике целую уйму и пошлет в Новую Атлантиду подсматривать за виками или даже вредить им. Тогда вики – у них есть такая специальная охрана – отправляют своих мушек ловить ту вредную. Начинается война. Вот что творится сегодня, Нелл. Мушки воюют с мушками. Порошок (мы называем его тонер) на самом деле – мертвые мушки.

– А скоро война закончится? – спросила Нелл, но Гарв ее не услышал – он снова зашелся в кашле.

Потом он встал, обернул лицо белой нанобаровой полоской, которая около рта сразу стала серой, вытащил старые картриджи из мушкетона и зарядил новые. Мушкетон походил на пистолет, только пистолет стреляет, а этот, наоборот, засасывает в себя. В него вставляются плоские круглые прокладки из сложенной гармошкой бумаги. Включаешь – он со свистом втягивает воздух и, надо надеяться, мушек. Они попадают на бумагу и застревают.

– Ну, мне пора, – сказал Гарв, на пробу щелкая курком. – Кто знает, что еще попадется.

Он двинулся к дверям, оставляя за собой черные следы. Ветер от шагов тут же подхватывал их и рассыпал по полу, словно Гарв никогда тут не проходил.

Хакворт собирает «Иллюстрированный букварь для благородных девиц»; разъяснение используемой технологии

Индпошив занимал викторианский особняк на холме, длинное, в целый квартал, здание с многочисленными крыльями, башенками, портиками и тенистыми верандами. Хакворт еще не заслужил собственной башенки или балкона, зато у него было окно с видом на сад, где росли гардении и самшит. Из-за стола он сада не видел, но обонял, особенно если ветер дул с моря.

«Блюдечко» лежало у него на столе в виде стопки листов, подписанных в основном «ДЖОН ПЕРСИВАЛЬ ХАКВОРТ». Он развернул взятую у Коттона бумагу. На ней по-прежнему жил маленький чертеж. Коттон явно порезвился от души. Еще никого не выгнали за фотографический реализм, однако сам Хакворт позаимствовал свою личную манеру из патентных заявок девятнадцатого века: черный графический рисунок на белом фоне, полутени переданы почти микроскопической штриховкой, старинный шрифт с чуть-чуть срезанными наискось углами. Клиенты, желавшие смотреть чертежи на домашних медиатронах, просто бесились. Коттон сработал в том же ключе – его нанотехнологическая батарейка на титуле выглядела точь-в-точь как зубчатая передача эдвардианского дредноута.

Хакворт положил лист на стопку с «блюдечком» и постучал ее ребром по столу, чтобы сбить поровнее. Потом отнес в угол комнаты, куда рабочие совсем недавно вкатили новый кабинет вишневого дерева на литых бронзовых ножках. Он доходил Хакворту до пояса. Сверху располагался бронзовый же механизм: автоматический ридер с выдвижным лотком. Маленькая дверца на стене скрывала разъем подачи – сантиметровый, как для бытовой техники; в серьезной производственной организации он выглядел как-то несолидно, особенно если вспомнить, что кабинет заключал в себе один из самых мощных компьютеров на планете – пять кубических сантиметров индпошивовской стерженьковой логики. Он потреблял примерно сто тысяч киловатт из сверхпроводящей части подачи. Мощность нужно было куда-то девать, иначе компьютер сжег бы себя и добрую половину здания в придачу. Сброс энергии потребовал от создателей много больше усилий, чем сами логические элементы. В протоколе последней Подачи имелось встроенное решение – компьютер забирал из нее микроскопические кубики льда и сливал теплую воду.