Алмазные псы - [26]

Все это было интересно… до определенной степени. Но даже если черви подчинялись сложному набору правил, в зависимости от уловленных «ароматических следов» или других внешних стимулов, их поведение все равно оставалось строго механистичным.

– Невил, подойди.

Это был голос Галианы, но такой интонации Клавэйн от нее еще не слышал. И потому бегом бросился в дальний конец лаборатории, где его дожидались Галиана и Фелка.

Они стояли перед стеллажом с несколькими рядами выдвижных ящиков, занимавшим всю стену. На каждом ящике была закреплена маленькая панель контроля состояния, но только один из них, расположенный на уровне груди, проявлял какую-то активность. Клавэйн оглянулся на дверь, через которую они вошли, но ее закрывало от взгляда оборудование. Они не смогли бы рассмотреть этот ящик, даже если бы он был освещен до того, как Галиана зажгла свет.

– Он мог работать все это время, – сказал Клавэйн.

– Я знаю, – согласилась Галиана.

Она с пугающей ловкостью застучала по клавишам управления. Для Галианы машины были все равно что музыкальные инструменты для юного дарования. Она могла взять наугад любую из них и обращаться с ней как со старой знакомой.

Ряды контрольных огней изменили порядок, а затем, выходя из многолетней неподвижности, где-то за металлическим корпусом ящика с внезапностью взрыва защелкали реле и сервомоторы.

– Отойдите подальше, – велела Галиана.

Слой инея разлетелся на миллиард сахарных песчинок. Ящик начал выдвигаться с неторопливостью, достаточной для того, чтобы сообразить, что находится внутри. Фелка сжала руку Клавэйна, и он заметил, как пальцы ее другой руки обхватили запястье Галианы. В первый раз за все это время он задумался о том, насколько удачной была идея взять девочку с собой.

Ящик был длиной два метра и в половину этого размера высотой и шириной. Вероятно, он предназначался для хранения образцов животных, отловленных в океанах Диадемы, но мог также использоваться и как поднос морга. То, что внутри ящика покойник, не вызывало никаких сомнений, но на трупе не было ни малейших повреждений. Его поза – на спине, со сложенными на животе руками – и безмятежное выражение голубовато-серого лица с закрытыми глазами наводили Клавэйна на мысль о почившем в бозе святом. Борода была аккуратно заострена, а длинные волосы застыли единой твердой массой. На нем было несколько слоев термобелья.

Клавэйн нагнулся и прочитал бейдж с именем на груди мужчины:

– Эндрю Иверсон. Тебе это что-нибудь говорит?

Галиана связалась с другими сочленителями, и те мгновенно отыскали имя в базах данных.

– Да. Один из пропавших. Похоже, он был климатологом и вдобавок интересовался техникой терраформирования.

Клавэйн удовлетворенно кивнул:

– Неудивительно, учитывая все те микроорганизмы, которые я здесь видел. А теперь вопрос на триллион долларов: как, по-твоему, он сюда попал?

– Думаю, он просто забрался внутрь.

Галиана кивнула на то, что почти целиком спряталось под плечом мужчины, так что Клавэйн этого поначалу не заметил. Он просунул руку в щель и провел пальцами по затвердевшей ткани на одежде Иверсона. Через прорезь в рукаве уходил в предплечье катетер. Черная трубка тянулась назад и исчезала в гнезде, встроенном в стену.

– Ты хочешь сказать, что он покончил с собой? – спросил Клавэйн.

– Должно быть, ввел себе что-то, от чего сердце остановилось. Затем, вероятно, выпустил кровь и заменил ее глицерином или чем-то похожим, чтобы предотвратить образование ледяных кристаллов в клетках. Для этого потребовалась бы кое-какая автоматика, но я уверена, что здесь можно было найти все необходимое.

Клавэйн припомнил все то, что знал о методе крионического погружения, который использовали около ста лет назад. Он и сейчас оставлял желать лучшего, а тогда технология и вовсе недалеко продвинулась вперед от мумифицирования.

– Когда Иверсон вставлял себе катетер, у него не могло быть уверенности в том, что мы его обнаружим, – заметил Клавэйн.

– Но это все равно предпочтительней самоубийства.

– Да, но… такая мысль не могла не промелькнуть у него в голове. Понимать, что должен сначала убить себя, чтобы получить шанс воскреснуть… и надеяться, что кто-нибудь случайно наткнется на Диадему.

– Однажды тебе пришлось сделать еще более трудный выбор.

– Да, но тогда я, по крайней мере, не был один.

«Тело Иверсона на удивление хорошо сохранилось, – подумал Клавэйн. – Кожный покров на вид почти не поврежден, хотя и имеет мертвый гранитный оттенок. Лицевые кости не потрескались под воздействием падения температуры. Бактериальные процессы замерли. В целом все могло быть гораздо хуже».

– Его нельзя оставлять так, как есть, – сказала Галиана, задвигая ящик обратно в стеллаж.

– Думаю, его это сейчас не слишком беспокоит, – ответил Клавэйн.

– Нет, ты не понял. Его нельзя нагревать – даже до окружающей температуры. Иначе мы не сможем пробудить его.

На то, чтобы привести Иверсона в сознание, потребовалось пять дней.

Принять решение было не так уж и легко – оно стало результатом бурного обсуждения всеми сочленителями, в котором по мере сил участвовал и Клавэйн. В конце концов все согласились, что Иверсона, возможно, удастся оживить с помощью современных методов, практикуемых сочленителями. Проведенное прямо на месте сканирование мозга выявило сохранившиеся синапсические связи, которые можно активировать при помощи машин. Однако, поскольку причина безумия, погубившего коллег Иверсона, еще не была определена – и все данные указывали на неких возбудителей инфекции, – он должен был оставаться на поверхности планеты, возвращенный к жизни в той же среде, где и умер.