Алмазная пыль - [26]

Арданова. Не испугаюсь. Не отрекусь. В самую черную тьму брошусь с ним. Нет, не испугаюсь.

Долгов. Трупов не побоитесь? Не простят они вам. Мертвые не любят живых. Это извечная вражда, а власть мертвых велика… Вы не знаете еще, как она велика. Из поколения в поколение душат они живых, – смотрят зорко и душат доктора Тройкова. Вы поняли, что это было?

Арданова. Это страшно.

Долгов. Это злоба мертвого против живого. Ворохлов старый труп, излюбленная марионетка сатаны… все это очень страшно, гораздо страшнее, чем вы думаете.

Арданова. Я не знаю… Может быть, я тоже должна была прожить эту свою жизнь тихонько, как моя пружинка велит. Я и жила так. Покорно. И не ждала ничего. А теперь… теперь я жду.

Долгов. Вы ждете.

Арданова. Огненного змея жду. (Помолчав.) Душно мне. Я точно чужая здесь стала. И другие, должно быть, чувствуют, что я чужая.

Долгов. Так и должно быть, красивая моя. Так и должно быть.

Арданова. Андрей Николаевич, скажите – вы знаете обо мне. Скажите – я не боюсь – скажите мне все.

Долгов. Да, я все знаю… Когда я смотрю в ваши глаза, они так широко-широко раскрываются. Вы вся раскрываетесь для меня.

Арданова. Да… да…

Долгов. Когда я смотрю на ваши губы, вы вся бледнеете и закрываете глаза и тянетесь ко мне.

Арданова(испуганно и смущенно). Нет, нет, этого не было.

Долгов. Не бойтесь меня, любимая.

Арданова. Я любимая?

Долгов. Да.

Арданова(тихо). Как быть?

Долгов. Будет хорошо, красиво, ярко. Будет необычайно. Только не надо бояться ни слов моих… (Тихо.) ни поцелуев.

Арданова(на минуту закрывает глаза). Вы скоро уедете.

Долгов. Теперь я ничего не знаю. Прежде, я помню, мне нужно было ехать, потому что там ждут меня дела. Теперь ведь все новое, другое. Но торопить вас я не буду. Когда настанет час, вы сами придете ко мне.

Арданова. Отчего так тревожно мне?

Долгов. Это огненный змей летит. Не бойтесь его. Вы сказали, что не испугаетесь и не отречетесь, что отдадите себя ему для нашей, нашей, нашей жизни. (Опускает голову на ее руки и замирает так.) Любимая… (Вдруг подымается.) Теперь я пойду.

Арданова. Останьтесь.

Долгов. Сейчас вернется ваш муж. Я не хочу с ним встречаться.

Арданова. Разве не все равно теперь?

Долгов. Нет. Мне трудно. До свидания. (Отходит.) Я сейчас не буду больше целовать ваши руки. Поднимите голову вот так. Я вас всегда вижу такою, когда думаю о вас… Ну, довольно… Я не могу больше… Я иду. (Уходит.)

Арданова(закидывает руки за голову, стоит вся вытянувшись. Говорит, как в бреду.) Горю… горю… (Словно очнувшись, проводит руками по лицу, оглядывается кругом.)

Входит Луша.

Луша. Там, барыня, Илья Ильич пришел. Просит на минуточку к вам.

Арданова. Кто такой, Илья Ильич? Как странно. Попросите. Пусть войдет.

Луша уходит. Входит Илюшечка, очень бледный и расстроенный.

Илюшечка. Простите меня, Лизавета Алексеевна, что незванный я пришел. Не мог не прийти.

Арданова. Да что вы, Илюшечка, я рада. Садитесь сюда. Бледный вы какой-то.

Илюшечка(садясь). Не мог не прийти к вам, Лизавета Алексеевна. Горе у меня, Лизавета Алексеевна. Петенька умер. Братец мой несчастненький. Умер.

Арданова. Илюшечка, милый. Ах, какое горе. Только вы не расстраивайтесь так.

Илюшечка. Папенька посылал меня в деревню хоронить его. Плохо он умер. Один. В поле его нашли. У дороги в канаве. Ведь вы знаете, Лизавета Алексеевна, ведь он бродяжка был. Он гимназию в Петрограде кончил, а потом его отец в Лондон послал. Два года он там пробыл, вернулся домой, смотрят – странный он какой-то, не в себе словно. Стали замечать – пьет. А к весне затосковал, вырезал себе посошок-палочку, берестяночку взял, надел лапотки, да и пошел… Куда пошел, видно, и сам не знал. А я это понимаю, Лизавета Алексеевна. Вы вот не поверите, может быть, а ведь я такой же. Вы не верите?

Арданова. Нет, нет, Илюшечка, я все понимаю и я верю вам.

Илюшечка. Вот и гувернер у меня был француз, и миллионером я рос, и вот еще недавно говорил вам, да и сам часто мечтаю, как получу наследство и журнал стану издавать, и поэтов всех к себе позову. А ведь я и сам ничему этому не верю. Какие мне миллионы. Душа-то ведь у меня нищая. Нищая, в лапотках ходит, с посошком да с берестяночкой.

Арданова. Ну, что вы, Илюшечка. Зачем вы говорите, что у вас душа нищая. Вот вы стихи любите. Значит, есть музыка в вашей душе, так какая же она нищая, с таким-то богатством. Это вы сейчас так расстроены оттого, что вам братца своего жалко.

Илюшечка. Нет, нет. Жалко мне братца Петеньку, но душа у меня такая же. Вот особенно весной, когда первые ручейки зазвенят, такая, ах, такая сладкая тоска затомит. Вот, верно, любовь бывает такая. Вот, когда если кто любит очень. Я ведь не знаю. Я еще никогда не любил. Зазвенят ручейки и словно позовет кто, ничего тогда не надо. Взять только посошок-палочку да котомочку-берестяночку и пойти-идти куда глаза глядят. Ветерок-то будет ласковый, цветочки-голубочки голубые придорожные от шагов моих задрожат, поклонятся: «Здравствуйте, младший братец наш». – «Здраствуйте, – скажу, – старшие». Потому что на три дня творения цветики эти старше меня. Так вот все идти, идти. Сорвать колос в поле, растереть его ладонями, как святые делали апостолы, растереть и зернами этими голод утолить. А возжаждешь, к ручейку подойдешь. Он сам позовет, ручеек, издали позовет. Нагнешься, зачерпнешь рукой и первую горсточку прямо к солнцу вверх разбрызжешь. Пусть солнышко засмеется, в капельках подрожит, радугой вспыхнет. Играй, солнце.