Алмазная пыль - [25]

Входит Арданов. Серафима на цыпочках уходит.

Арданов. Ну-с, я ухожу.

Арданова. Я этого ждала.

Арданов(сухо). Тем лучше.

Луша(входя). Господин Долгов пришел.

Арданов. Проси сюда.

Арданова(испуганно). Коля, только ты не уходи, Коля.

Арданов. Пожалуйста, без сцен при посторонних людях.

Входит Долгов.

Арданов. Здравствуйте, Андрей Николаич, вы меня извините – необходимо на пару часов по одному делу. Я даже не прощаюсь с вами, потому что надеюсь вас еще застать.

Долгов. Я только на несколько минут… Лизавета Алексеевна обещала дать мне «Русскую мысль».

Арданов. Нет, нет, уж вы, пожалуйста, посидите. И не забудьте, что мы ждем вас завтра к двенадцати на пирог. Кое-кто соберется.

Долгов. Как же, я помню. Непременно. День ваших именин. Непременно буду.

Арданов. Так пока до свидания. Я очень скоро вернусь.

Уходит.

Арданова(ему вслед). До свидания, Коля. (Арданов, не оборачиваясь, уходит.)

Долгов. Отчего вы покраснели? Неужели вам это не безразлично?

Арданова. Во-первых, я вовсе не покраснела.

Долгов. А во-вторых?

Арданова. А во-вторых – ничего.

Долгов. О женщинах давно известно, что они всегда говорят – «во-первых», как будто много-много хотят сказать, а хватает их только на это «во-первых».

Арданова. Вы хотите мне говорить дерзости?

Долгов. Да, хочу. Я очень рассердился.

Арданова. На что?

Долгов. На то, что вы покраснели. Мне это ужасно больно. Скажите мне правду… Скажете?

Арданова. Не знаю. Впрочем – нет – знаю. Не скажу.

Долгов. Этого не может быть, вы его не любите. Вы молчите? Ведь это тип, понимаете – тип. В каждом провинциальном городишке есть таких двое-трое. Картежник. Он очень мил, конечно, симпатичен. Но ведь не для вас. Он для той институточки, какою вы были семь или восемь лет тому назад, когда вышли за него. Вы молчите? И то хорошо, что вы молчите. Вы бы могли заставить меня замолчать, а молчите сами. (Берет ее за руки.) Лизавета Алексеевна. Не нужно этого ничего. Не нужно краснеть оттого, что он не откликнулся на ваш привет. Поймите, что его не должно быть в вашей жизни. Он – это ваше уродство. Это серый налет на вашей жизни, тусклая пленка, через которую вы неба не видите. За что? Вы яркая, вы красивая, вы свободная. Вся душа у вас певучая. Музыка ваша душа. Вы не знаете, как я любуюсь на вас. Среди всех этих трупов – вы одна живая. У них у всех немые души, немые и глухие. Вы одна – музыка. Красивая моя… Вот сколько времени я следую за вами, всюду ищу вас и каждый раз, как увижу, говорю с тем же восторгом: красивая. Если бы вы знали, какое это счастье, что вы красивая.

Арданова(поднимает голову и смущенно смеется). Мне стыдно, когда вы так говорите. Право. Мне хочется, как деревенской девочке, закрыть лицо руками.

Долгов. Красивая. Мне больно смотреть на вас. Мне больно думать, что с вами будет, как вы будете жить среди этих трупов. Ведь ваша душа, это музыка, которая сейчас такая тихая, ведь вспыхнет она когда-нибудь. Что с вами тогда будет, красивая, любимая, что с вами будет?

Арданова(испуганно). Как вы сказали? Как вы назвали меня?

Долгов(тихо, наклоняясь к ней). Любимая. Я сказал «любимая». Не надо бояться этого. (Помолчав.) Я очень тревожусь за вас. Всех их я знаю. Ведь они трупы, марионетки старого сатаны, давно и навеки заведенные. Вертит сатана ручку своей шарманки, и кружится каждый из них, как того требует накрученная пружинка. У Ворохлова «прынт». Покупает, продает, делает деньги и совершенно искренне не знает, на что ему это. Говорит, что все монастырю завещает, потому что сыновьями недоволен. До Ворохлова был здесь Михеев, такой же до Михеева, верно, какой-нибудь Еремеев или Евстигнеев. Жена Ворохлова, Глафира, варенье варит, тоже бессознательно. Тоже «прынт», пружина прикручена. Муж ваш в карты играет. А эта ваша экономка с подвязанной щекой – разве это не крепостная душа? Все, как было пятьдесят, сто, полтораста лет тому назад. Сатана любит своих марионеток. Сломалась кукла – почтмейстерша Федосья Карповна, он сейчас же склеил все, подкрасил, – вышла Полина Григорьевна. Вертит Сатана ручку своей шарманки, и кружатся, кружатся толпы – все так же, всегда и навеки, разве это не жутко, любимая? (Оба молчат.) Вот провели железную дорогу, казалось, новая жизнь придет к вам сюда. Нет – мимо проехала новая жизнь. Провели телефоны – стали ту же ерунду и те же сплетни по телефону говорить, а выписали моторы, поехали на них в карты играть. Лизавета Алексеевна, вы загрустили?

Арданова. Нет, я вспомнила… Вы заговорили про железную дорогу, и я вспомнила, как в прошлом году зимой все ходила на вокзал, тогда вечерний экспресс проходил. Он ведь у нас не останавливается, летит мимо. Так вот я всегда ходила смотреть на него. Яркий такой, праздничный, словно огненный змей пролетит мимо и никакого ему дела нет до нас, до маленьких, сереньких. Разрежет тьму огненными искрами, пролетит и снова темно и тихо: только задымит снежная пыль между рельсами и опять ляжет. Тихо…

Долгов. Красивая моя. Придет ваш поезд. Верьте. Придет, прилетит, остановится, и войдете вы в него, и умчит он вас через тьму и тишь в яркую, звучную, огненную жизнь. Верьте мне. Так должно быть и так будет. Ведь не испугаетесь вы, когда огненный змей прилетит за вами? Не испугаетесь? Не отречетесь?