Алмазная пыль - [14]

– С большим удовольствием принесу.

– Мерси! Только не теперь. Лучше весною. Теперь мне некогда. У меня маленький…

Вошла нянька, неся жареного поросенка. За ней девка с блюдом цыплят под белым соусом.

– С кашей и с белыми грибочками, – умиленно улыбался хозяин, желая вызвать такую же улыбку на лице почетного гостя.

И гость улыбался, заранее шевеля челюстями, как вдруг с противоположного конца стола раздался тоненький, безнадежно-тоскливый голосок:

– А вот и поросеночка нашего зарезали!..

А другой голосок, еще тоньше и еще безнадежнее, прозвенел:

– А вот и цыпляток наших всех перекололи!

И после маленькой паузы прибавил:

– Уж няня плакала, плакала!

Уездный член, только что положивший себе на тарелку румяную поросячью ножку и подгребавший начинку, бессовестно залезая ложкой под чужие куски, вдруг остановился и отодвинул от себя тарелку.

– Что так! – испугался хозяин. – Может быть, в таком разе цыплят?

– Не хочу, – грубо ответил гость и, насупившись, замолчал.

Докторша, ехидно поджав губы, отказалась тоже.

Лицо Андрея Васильевича стало медленно наливаться кровью. Ноздри раздулись и задрожали.

– Сколько раз повторять тебе, – задыхающимся шепотом обратился он к побледневшей как полотно Серафиме Андреевне, – чтоб ты их спать увела! Как об стену горох! Вон! Чтоб духу не было!

Он еле сдержался и залпом выпил стакан пива.

Серафима Андреевна ловила дрожащими руками протянутые к ней ручки детей, шептала что-то и увела их. Через запертые двери донесся испуганный детский плач…

Гости наскоро съели бланманже и начали прощаться. Хозяин, расстроенный и злой, не удерживал их.

– Серафима! – заорал он из передней. – Когда гости уходят, принято, чтобы хозяйка провожала.

И Серафима Андреевна сейчас же вышла из спальни, бледная и спокойная, с высоко поднятой головой, словно готовая принять удар в лицо.

– Хоть бы сконфузилась! Ужасно! – шепчет докторша.

Гости молча прощаются. Пан Кшемневский не целует больше руки у хозяйки.

Огарков, подумав минутку, срывает с вешалки пальто и уходит вместе со смотрителем.

Серафима Андреевна возвращается в спальню. Навстречу ей поднимается маленькая сгорбленная фигурка старой няньки.

– Что? Ушел? – шепчет она.

– Ушел! – упавшим голосом отвечает Огаркова и, беспомощно опустив руки, садится на широкую кровать.

– Да ты не бойся! – уговаривает нянька. – Денег-то ведь с собой не взял?

– Было бы что брать! Ротонду заложила, брошку, что от крестной досталась, заложила. Все на ужин ухлопала. А он, толстый-то, на детей рассердился, и все прахом пошло! Ой, няня! няня! няня! – застонала она вдруг. – Опять он завтра деток перепорет!

– О-ох! И куды он пошел? Разве что к Сабинихе на верха; там, сказывают, какие-то купцы остановившись, пьют и всякий кутеж. Ну, да ты не думай. Все равно, умней Бога не выдумаешь. Только молоко себе попортишь. Возьми младенчика на руки, да и думай, будто тебе хорошо.

И нянька тихонько вышла из комнаты.

– Няня! милая! Двери в детскую не запирай! Страшно мне одной!

Дверь, тихо скрипнув, раскрылась снова. Серафима Андреевна взяла ребенка на колени и стала думать, что ей хорошо. Она думала о том, как весной откроют окошко прямо в сад, и будет пахнуть ожившей влажной землей, и в комнату полетят белые пушистые цветы черемухи. А она будет сидеть на подоконнике и читать писателя Тургенева про любовь, про любовь, про любовь… Маленький подрастет к весне, личико у него станет веселое, детское, и она будет без страха смотреть ему в глазки…

Отчего он все молчит? Недаром докторша удивилась… Уж не немой ли? И спать не спит, а все так перед собой смотрит… Что он там видит? Уж не могилку ли свою? Господи! Господи!

За дверью нянька укладывается спать, зевает и говорит:

– Вот еще день прошел – к смерти ближе. И слава Богу…

– И слава Богу!

Алмазная пыль Пьеса в 1 действии

Действующие лица:

Ми (молоденькая певица).

Вор.

Банкир.

Поэт.

Музыкант.

Горничная.

Хорошо обставленная комната гостиницы. Направо большое окно, завешенное кружевной шторой. В глубине дверь. Налево альков. Всюду сундуки, картонки, большие корзины с цветами и венки, ленты. Посреди комнаты круглый стол: накрыт ужин. За столом Ми, банкир, поэт и музыкант.

Музыкант(Ми). А по-моему, вы сегодня пели еще лучше, чем вчера. Уверяю вас.

Банкир. О? Всегда отлично! Все равно.

Поэт. Ах, я бы сказал… у вас всегда такой металлический звук и это в лучшем смысле этого слова… А сегодня ваш голос был еще метал… металлическее.

Банкир. Ха-ха! Это оттого, что он вырабатывался при посредстве презренного металла. Ха-ха-ха! О? Правда?

Ми(сидит боком на стуле, руки на спинке стула, голова опущена). Ску-учно!

Музыкант. Как может быть скучно после такого успеха? Успех окрыляет. Когда я выходил за вами на эстраду и слышал, как они там ревели от восторга, я прямо готов был заплакать от счастья. А его светлость! Вы видели, что с ним делалось? Ха-ха-ха!

Банкир. Глаз не сводил.

Поэт. Мучительно! Я не хочу! (Наивно.) Зачем это так?

Музыкант. А вы все печальны! Ну, полноте! Вы устали? Дайте ручку! (Хочет поцеловать ее руку.)

Ми(отстраняясь). Ску-учно!

Банкир. Странно! Чего же скучать! Мы приехали в самый разгар сезона. Пятьсот человек купающихся в море. Одних ревматиков более ста. И с желудочными болезнями много. Не понимаю, чего тут скучать. О?