Алмазная колесница - [13]

– А ведь правда, – подхватил начальник поезда. – Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал – за телегу-то! И укатил на станцию.

– Ах, да помолчите вы, я еще не все рассказала! – сердито отмахнулась от него Лидина. – Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: «Паровоз маневровый на станции есть?» Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю – ужасно подозрительный!

Рыбников слушал настороженно, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.

– Интере-есный пассажир, – протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. – Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.

И быстро зашагал вдоль поезда.

– А что с курьерским, господин Фандорин? – крикнул ему вслед поручик.

– Отправляйте! – бросил заика, не останавливаясь.

Тершийся неподалеку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щелкнул пальцами – к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.

Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:

– Ну, видите, все устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертеж ваш найдется.

Но штабс-капитан смотрел не на нее, а в спину человеку, которого поручик назвал «Фандориным». Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.

Нака-но-ку

Слог первый, в котором Василий Александрович берет отпуск

Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда – Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.

– Да уж пожалуйста, – строго сказала Лидина, пожимая ему руку. – Я буду волноваться из-за вашего тубуса.

Штабс-капитан уверил ее, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причем последнее было много сильней.

Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования:

«Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно».

Видимо, признание заслуг, а еще более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.

Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он еще больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.

Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное «Пуля дура, штык молодец», и «Русский медленно запрягает, да быстро едет», и «Кто пьян да умен, два угодья в нем», а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: «Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А.П.Чехов».

За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырек с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растер пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетенных змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом – и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.

Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы – в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву «по известному делу» 25 мая и сообщение, что номер в «той же самой гостинице» заказан. Подписался штабс-капитан именем «Иван Гончаров».

На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причем не копейничал – даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.

И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.

С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одежный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает обзавестись приличным гардеробом.

Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрепанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.

Тут вот еще что: в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролетке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.

У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ – сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причем имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, – Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн.