Алмазная грань - [10]

— Вот послушай-ка: «Суета сует, — сказал Екклезиаст, — суета сует — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки и нет ничего нового под солнцем...»

— Неправда! — решительно сказал мастер. — Зачем же жить тогда? А мне надо жить — у меня дело в руках.

— Умнее премудрого пророка хочешь быть? — раздраженно спросил старик. — Кто ты есть? Раб! Живешь рабом и умрешь им, состряпав сотню безделиц для блудодеев. Мастерство у него! А скажи-ка, кому оно надобно? Эти хрустали, жбаны да дорогие пузырьки для духов и притираний здесь, что ли, нужны?

Кириллин понял, что Никодим Петрович, указывая на дверь, говорил о соседях, живущих в этой трущобе.

— Им ни от тебя, ни от меня ничего не надо. Они только во сне хлеб насущный вволю едят.

— Выходит, никому не надобно то, что мы делаем?

— Надобно. Но только не им, — спокойнее ответил старик. — Хрустальные люстры во дворце графа Шереметева к месту, хрустальные пудреницы с золотой оправой годны дочерям и любовницам, а вазы — для украшения парадных комнат. На утеху богатых да блудниц мы силы свои тратим. Кому нужны мои картины? Рисую на продажу Сусанн в купальне, пастушек да голых нимф и козлоногих сатиров!

Старик горестно вздохнул. «Господи, думал ли я когда, что так будет, — мелькнула тоскливая мысль. — Из-за хлеба насущного бьюсь. Не я, так другой сделает».

Навернулись слезы. Никодим Петрович полез в карман за платком. В комнате стало тихо. Потрескивая, оплывала свеча.

— Верно, Никодим Петрович, тяжка наша жизнь, — глухо сказал Кириллин. — Тяжка, да все же одна она, и надо прожить ее с пользой. Работать все-таки нужно. В этом доме наша работа не нужна? Верно. Но у них дети есть, внуки будут. Как знать, Никодим Петрович, может, им понадобится...

Мастер вышел в прихожую и вернулся со штофом водки.

— Ни к чему бередить душу, Никодим Петрович. Давайте лучше ужинать.

Разлили водку по стаканам и выпили молча.

Мигающий огарок свечи вскинул в последний раз желтоватый язычок и погас. В комнате стало темно. Они сидели за столом еще долго, каждый со своими думами. Недопитые стаканы так и стояли на столе.

5

По всей России шла слава о добром мастерстве корниловских людей. На Нижегородской ярмарке, в Казани и Астрахани, в Москве и Тамбове торговали корниловским хрусталем. Однако хотелось большего, и Степан Петрович уже давно хлопотал о запрещении привоза хрусталя из-за границы. Кроме Мальцева, остальные российские мануфактуристы были не страшны. Со Степаном Петровичем трудно тягаться: у него и фабрика побольше, и добрые мастера на подбор, и жил он не так, как прочие хозяева: сегодня положить бы в карман рубль барышу, а о завтрашнем не думает.

Кажется, был у самой цели, и вдруг такая незадача...

Степан Петрович вспомнил письмо, которое отправил в Петербург с Кириллиным. В письме он доказал необходимость запрета привоза хрусталя из-за границы. Это единственное средство, могущее привести в цветущее состояние стекольную российскую мануфактуру.

Из скромности и для пользы дела Степан Петрович принизил свои изделия, повсюду было известно, что корниловский хрусталь не уступает богемскому.

Степан Петрович понимал, что одной бумагой дела не сдвинуть с места: заваляется бумага на чьем-нибудь столе пол сукном — потом ищи ветра в поле. Потому и послано было с надежными людьми всепокорнейшее ходатайство, а кроме того — добрый товар.

Поскрипывая очинённым новым пером, Степан Петрович записал в книгу: «Отпущено безденежно»...

Свезли графу Канкрину в Петербург отделанный золотом хрустальный сервиз на сорок восемь персон. Гофмаршалу графу Толстому подарена ваза и ковш лилового стекла с серебряной разделкой — витязь на коне с булавой. Два воза отборного товара безденежно роздано, на каждую вещь у конторщика Савелия в «Книге щота по фабрике» сделана запись. Но все, видно, прахом пойдет. Даже министр ничего не мог сделать: про запрет привозного хрусталя государь и слышать не захотел...

— Обвели проклятые иноземцы. На русской земле отечественному мануфактуристу хода не дают, — сердито ворчит Степан Петрович, припоминая сервиз с молочными медальонами, сделанный много лет назад в честь победы над Бонапартом. На медальонах мастер сделал императорский вензель и гордые слова начертал:

«Ликуй, Москва! В Париже Росс. Взят 19 марта 1814 года».

Сервиз тот всем понравился и куплен был для Зимнего дворца по высочайшему соизволению...

Вот и ликуй теперь... Как дело-то обернулось: везут из Парижа хрусталь, и все кидаются на «баккару», а кому заграничного не достанется — Степан Петрович безденежно свои изделия подавай. Этак, пожалуй, и разоришься.

Корнилов невольно усмехнулся. Вот она, старость: заныл, словно покойный батюшка Петр Петрович, а ведь за год чистого барышу двести тысяч серебром было — на ассигнации без малого миллион. В персидские земли возят из Астрахани ловкие люди корниловское стекло. Персы и те толк знают, покупают охотно.

Бога гневить нечего — можно, конечно, жить. Но закрыть дорогу французскому и богемскому хрусталю все-таки следует. Во второй раз послал человека в Петербург с подарками. И все же не согласен государь.