Алмаз, погубивший Наполеона - [32]
Как раз в год 1712-й, год смерти королевской семьи, Маркус Мозес привез в Париж модель «Великого Питта». После этого бриллиант зажил собственной жизнью, перестал зависеть от бродячих евреев.
Трудно представить себе, чтобы в то время при дворе кто-либо мог приблизиться к Людовику Четырнадцатому. Король, которому тогда было семьдесят четыре года, больше не навещал свой шкафчик работы Буля, в котором хранились бриллианты, не выдвигал подносы с камнями, не тешился наборами из девяноста шести бриллиантовых пуговиц и петель — он пребывал в трауре.
Со смертью дофины Марии-Аделаиды последние остатки удовольствий исчезли из жизни двора.
Король грустил и скучал. Версаль, ставший обиталищем старости, больше не был двором. Кое-кто из придворных, уже не испытывая страха, сбежал в Париж. Когда-то слова короля: «Что-то он не появляется» — были самым страшным порицанием, как les disgráces,[34] которая заставляет уходить украдкой. Теперь же воцарилось ужасающее спокойствие. Карточные столы исчезли. Прежде король только и делал, что строил Версаль и занимался войнами и все войны выигрывал, а ныне приобретенные территории, согласно Утрехтскому договору, оказались потеряны.
Вот когда двери вновь распахнулись перед Мадам. Она говорила с королем о былых днях и пыталась развлечь его пустяками. Все стало почти так, как тридцать лет назад, когда она была ему внове, а сам он радовался молодости и находился в зените славы.
Однажды, когда они стояли рядом, она вдруг поняла (и была потрясена этим) — король сделался меньше ростом. Он стал на голову ниже, чем был в ту пору, когда она только что приехала, когда они с Атенаис посиживали у окна в Версале и насмешничали над проходящими мимо. Теперь это был ветхий двор, плачущий в альковах, нервничающий в садах.
Мадам писала, что, когда она видит короля, по коже у нее бегут мурашки. Она вспоминала, как много лет назад она стояла на галерее и слушала его музыку и аплодисменты, распространяющиеся волной, когда он шел мимо, и становившиеся громче и громче. Она видела, как граф Л., который таился за колонной, скользнул вперед — он сказал Мадам, что уповает на честь нести трость короля. Издали она видела, как король выступает с важным видом, растопырив локти, словно для того, чтобы расталкивать толпу, глаза его рыскают из стороны в сторону, чтобы приметить, кто ждет его, кончики его туфель вывернуты наружу, как у балетного танцовщика. В тот миг он показался ей уткой — красивые ноги и изящные ступни на красных каблуках. И все те, кому оказана честь сопровождать короля на прогулке, вереница дворян — носки врозь, стянутые в поясе, локти врастопырку, треуголки под мышкой — важно выступающие утки. Каждый в широченном бархатном сюртуке, расширяющемся книзу, в парчовым камзоле почти до колен и с бриллиантами на эфесе шпаги.
Иные так сильно плескали в ладоши, что в воздух с их огромных париков поднимались облака пудры.
Король не озаботился заметить графа Л., которому всего лишь раз позволено было держать свечу во время королевского туалета. Свечу в подсвечник вставили криво, и воск капля за каплей падал на графа, и он корчил гримасы и чуть не упал в обморок от боли, но не издал ни звука.
Мадам поняла тогда, что все это — птичник, и подумала, что этот театр куда лучше, чем у Мольера, и больше никогда — или почти никогда — не боялась и не скучала.
В середине октября 1714 года, вскоре после того, как король Георг Первый Ганноверский прибыл в Англию, и даже еще перед тем, как он был коронован, губернатор Питт отправился к нему во дворец. Тридцатиоднолетний сын короля присутствовал на встрече и все время недобро улыбался.
Питт провел во дворце больше часа и показал великий бриллиант. Камень вызвал восторг, и его как будто захотели получить, и Питт надеялся, что страна купит его для королевской семьи.
Георг, правнук Якова Первого и кузины Мадам, был мелким немецким дворянином пятидесяти четырех лет, почти не говорившим по-английски. Когда король протянул свой длинный палец к драгоценности, переводчик сказал Питту, что королю понравился этот бриллиант.
Сын наблюдал за происходящим, преисполненный своей обычной ненависти. (Все английские Георги ненавидят своих сыновей, а те — отцов.) Однажды молодой принц попытался переплыть замковый ров, чтобы повидаться со своей матерью, которую Георг держал в заточении тридцать два года за якобы имевший место роман со шведом Филиппом фон Кенигсмарком. Сам швед исчез, и многие полагали, что куски его тела лежат под полом во дворце в Ганновере.
