Алмаз, погубивший Наполеона - [130]

— Я думаю, это написал господин Александр Поуп, — сказала Бетти, — своей собственной рукой. Он, наверное, имеет в виду ваш бриллиант. Вы сделали литературное открытие. Давайте прочтем дальше.

Мы вернулись к этому тексту — «Посланию к лорду Батхерсту» — и прочли историю сэра Балаама, которая в некоторых отношениях походила на историю губернатора Питта, а в других отношениях была не совсем такой же. И все же я чувствовал, что она подтверждает работу Лас-Каза и как-то продолжает ее, если учесть, что такой человек, как господин Поуп, занялся бриллиантом, даже если он повторил рассказ, который был, вероятно, вымышленным.

Баронесса непременно пожелала подарить мне этот очень редкий манускрипт, и я принял подарок.

* * *

Прошло много лет, прежде чем я снова услышал что-то о бриллианте, в течение этих лет я жил, читая баронессе книги великих писателей современности среди чужой роскоши, почти забывая, что она мне не принадлежит. Теперь мне приходилось читать громче.

В те дни повсюду были очереди, даже в Лувр, где приходилось долго ждать, чтобы увидеть зубную щетку Наполеона. В городе стучали молотками каменотесы, мостя ту сторону улицы Риволи, что выходит на Лувр. На Вандомской площади император заменил статую Наполеона в сюртуке новой статуей Наполеона в образе римского императора, наконец удачно сочетав две свои навязчивые идеи.

Баронесса только что вернулась после поездки на открытие Всемирной выставки 1867 года во Дворце промышленности на Марсовом Поле. Кто-то сравнил необыкновенное эллиптическое стекло и железную конструкцию с кровяной колбасой на блюде с петрушкой.

— Человек — это то, чем он одержим, — сказал она мне. — Евгения одолжила выставке все принадлежащие ей вещи Марии-Антуанетты, включая «Регент». Вы увидите его там среди бархатных занавесей и азиатских ландышей.

Тут мой интерес к бриллианту снова ожил. Мне довелось снова увидеть камень. Накануне состоялся военный смотр в Лонгшаме, во время которого десять тысяч кирасиров атаковали трибуны, где император сидел с царем Александром и прусским кайзером Вильгельмом. Когда кирасиры подскакали почти вплотную, император вскинул руку над головой. Евгения, канцлер Бисмарк и царь Александр не вздрогнули. По дороге обратно какой-то поляк выстрелил в царя, задев его лошадь и запачкав его перчатки кровью. На другой день я пошел во Дворец промышленности.

В галереях было жарко; они образовывали круг поверх круга, и все пространство было наполнено мерцающими чудесами, вокруг которых я ощущал накапливающееся тревогу, которую испытывают вещи, медленно гибнущие на солнце. В тот день мимо меня прошел какой-то молодой англичанин с маленькой красной книжкой «Das Kapital». Я всегда обращаю внимание на книги и благоразумно запомнил и эту.

Три пруссака стояли, загораживая от меня бриллиант, и не подвинулись. Самый высокий, намного выше меня и в два раза шире в обхвате, был в белой форме с орлом на каске. Тяжелая сабля создавала вокруг него некоторое довольно заметное свободное пространство. Наконец другой, в котором я, присмотревшись, узнал кайзера Вильгельма, сказал генералу, увешанному орденами, — как я выяснил позже, фон Мольтке:

— Und что это за камень?

— Это бриллиант герра Питта, — сказал крупный человек, который, как я теперь понял, был канцлером Бисмарком.

По всему Парижу дамы стремились носить «коричневый Бисмарк» и его дурацкие оттенки — «Бисмарк malade» (больной), «Бисмарк en colére» (сердитый), «Бисмарк glacé» (сдержанный), «Бисмарк scintillant» (блестящий), «Бисмарк content» (веселый).

— Пардон, мне хотелось бы заглянуть в витрину, — сказал я.

Ни один из немцев не шевельнулся. Я видел, как шею канцлера над высоким воротником окрасили первые признаки того, что называлось «Бисмарк en colére».

— Этот еврей разволновался при виде бриллианта, который он не может заполучить, — сказал генерал.

— Я изучаю этот бриллиант, — отозвался я. — Я провел много лет, прослеживая его историю.

Но я с тем же успехом мог бы говорить с глухими, потому что они образовали человеческую изгородь вокруг экспоната и стояли так, громко переговариваясь и смеясь лающим смехом, а обеспокоенные жандармы тем временем не спускали с нас глаз.

— Я полагаю, что бриллианты и евреи всегда неразлучны, — сказал канцлер. — А этот такой отвратительный.

— И такой черный, — сказал кайзер.

Наконец пришла моя очередь встать перед «Регентом», и я наклонился как можно ниже. В своей витрине, отделенный от людей, этот камень был всего лишь одним их многих чудес, выложенных на бархате. И все же я ощутил вибрацию, энергию, словно он — живое существо, притягивающее меня. Я слышал рассказы о потерянных вещах, которые находят дорогу к своим владельцам. Кто-то потеряет кольцо в море и через много лет разрезает рыбину и обнаруживает его, как будто вещь и владелец поставили друг на друге мету, как будто они связаны узами невидимой энергии. Я ощутил это притяжение «Регента», лежащего в витрине.

Толпа шептала «Grosse pierre!»,[149] а я вспомнил маленькую романтическую картину Каспара Давида Фридриха, которую только что купили Ротшильды. На ней изображены два человека со спины, которые смотрят на растущую луну. Луна дополняется до круга узкой дугой, отражением освещенной солнцем части земного шара на затемненной части луны. Для меня «Регент» обладает своей собственной лунной дугой, потому что я поверил в то, что все люди, когда-либо носившие его или владевшие им, отразились в этом великом драгоценном камне.