Аллегро пастель - [23]

«Фактическое рабочее время не имеет принципиального значения, Таня. У меня есть пациенты с выгоранием, которые никогда в жизни не работали. Ты находишься под давлением».

«Почему ты так решила?»

Улла молча посмотрела на Таню.

«Я предполагаю. Основываясь на впечатлениях последних лет. Основываясь на опыте работы с моими пациентами».

Таня подумала о том, что она обычно выходит из дома только для того, чтобы встретиться с подругами, друзьями или сходить в кино.

«В принципе, я не знаю никого, кому жилось бы легче, чем мне».

«Это утверждение не кажется тебе высокомерным?»

«Ты могла бы уже давно заметить, что я высокомерна».

Улла спросила:

«А ты пишешь что-нибудь про Жерома?»

«Нет».

«Почему?»

Таня растерялась.

«Я год назад перестала вести дневник, потому что на него уходило слишком много времени».

«Это единственная причина? Экономия времени?»

«Мне это казалось вымученным… После того как я забросила дневник, свободное время стало приятнее. Я не жду чего-то такого, о чем можно будет написать».

«А у тебя нет ощущения, что без дневника ты теряешь контроль?»

«Редко».

«Кстати, насколько ты продвинулась с новым текстом?»

Когда Улла задала этот вопрос, Таня вдруг осознала, что обычно они этой темы тут, в Киле, избегали. В плохие дни Тане хотелось посетовать, что семья не интересуется ее работой, но обычно она в Киле просто отдыхала. Временами ей даже казалось, что родители никогда не набирали в поисковике ее имя.

«У меня готова где-то четверть будущего текста», – ответила Таня, вспоминая те пятьдесят страниц, которые она сохранила под тремя разными рабочими названиями в трех разных вордовских документах.

«Уже можешь что-то рассказать?»

«Нет. Тебе – точно нет».

Таня знала, что этой фразой обидела Уллу. Но ей показалось правильным четко заявить свою позицию.

«А с Жеромом ты обсуждаешь свою работу?»

«В последнее время редко».

«А можешь сказать почему?»

Улла по-прежнему сидела по-турецки с абсолютно прямой спиной на медно-красном ковре. Она ждала.

«Я не хочу заболтать проект слишком рано. Это сложный период».

Таня понимала, что дала сугубо профессиональный ответ. Она также понимала, что больше ничего не хочет говорить на эту тему. Это портило ей настроение.

«Не считай мои слова истиной. Это только домыслы…»

«Конечно. Говори же».

«В последние месяцы ты очень сильно идентифицировала себя с Жеромом. Он – твое отражение. А тебе нравится, когда тебя отражают. И это давало тебе силы. Но мне кажется, что сейчас ты закрываешься от него, потому что ты уже довольно давно закрываешься от самой себя».

Тане вдруг показалось, что она видит распечатку текста, который произносит Улла.

«Ты установила для себя столько правил, столько стилистических норм и запретов, что сама уже не замечаешь…»

И это говорит Улла, подумала Таня.

«…может быть, некоторые правила совсем не нужны. Может быть, мир будет не так уж строг к тебе, если ты нарушишь какое-то правило… И мне кажется…»

«Что?»

«Тебе пошло бы на пользу иногда снова делать записи в дневнике. Мне всегда казалось, что это тебе помогает. Но без фанатизма».

Таня задумалась о том, что будет, если завтра утром в поезде ICE из Киля в Гамбург она создаст документ и напишет заголовок «Жером: эмоции до и после помутнения». Она пожала плечами. Потом сменила тему:

«Ты не думаешь, что в какой-то момент тебе нужно было уйти от Константина?»

Улла встала, не опираясь руками о ковер, и села рядом с Таней.

«Было несколько ситуаций, когда это было возможно, да. Но я решила по-другому. Сейчас мне хорошо, так что всё в порядке».

Тане не нравилось сидеть рядом с матерью. Они сидели скорее как знакомые, чем как подруги, но всё же скорее как подруги, чем как терапевтка и пациентка. В конечном счете, подумала Таня, они сидят просто как мать и дочь. И она имеет право испытывать при этом дискомфорт.

«Можешь держать меня в курсе, если хочешь, – сказала Улла, – а я буду держать за тебя кулаки». Она встала и пошла на кухню. Таня больше не обижалась на нее. Некоторые вопросы Уллы наверняка имели смысл, хотя отвечать на них не доставляло особого удовольствия. Таня всегда игнорировала людей, много размышлявших о своих эмоциях. Она-то почти всегда чувствовала себя хорошо, она придумывала персонажей, она редко страдала. Возможно, влюбленность в Жерома возникла именно потому, что он тоже редко страдал, а еще потому, что он понимал ее работу именно так, как ей хотелось, чтобы ее понимали. Мало в чем приходилось идти на компромисс. У Тани промелькнула мысль, что неплохо было бы сейчас сыграть в бадминтон, один на один с кем-нибудь, кто играет немного лучше ее.

Изначально старшие Арнхаймы планировали пригласить дочь вечером в ресторан «Альманс», чтобы с опозданием отметить ее тридцатилетие, но Таня была не в настроении для ресторана, ей хотелось поесть дома. Константин, ее отец, пришел из клиники, и они ели сначала минестроне, потом два сорта хлеба с мягким и твердым сыром, а также хамон серрано. Вскоре после ужина Улла ушла в спальню, потому что завтра рано утром ей нужно было принимать клиентов. Она пожелала Тане спокойной ночи и поцеловала ее в щеку. Таня и Константин, которому как будто требовалось меньше сна, чем его жене, еще полтора часа играли в Mario Kart 64. Таня с десяти до двенадцати лет так часто играла в эту игру, что ей почти не потребовалось разогрева, чтобы выйти на приличный уровень. Они гонялись на равных, с захватывающими дуэлями в боевом режиме. Тане показалось, что отец чаще играет в Play Station и Xbox, он как будто заново привыкал к контроллеру N64. По крайней мере, он сам так сказал. Может быть, подумала Таня потом, уже лежа в кровати для гостей, он просто дал мне выиграть.