Алла Пугачева. Встречи с рождественской феей - [23]

Может быть, мне кажется, но, по-моему, теперь время стало лететь быстрее. Раньше мне могли сказать:

— О, это было как вчера.

— Да что вы! — говорила я в ответ. — Это было вообще в другой жизни. Это было так давно!

А сейчас только-только закончились прошлогодние «Рождественские встречи», а уже новые начинаются. Как миг все пролетает.

— В библиотеке ВТО, — сказал я, — там, в конце Большой Дмитровки, я смотрел газетные вырезки о вас — их несколько толстенных папок. Так, за 1991 год о «Рождественских встречах» ни одной толковой рецензии, только сплетни типа: «Пугачева там-то и там-то появилась с Челобановым и нежно прижималась к нему».

— А я вообще нежная, — улыбнулась Алла. Настроение у нее было отличное. — Я не только к Челобанову прижималась. Что я могу с собой сделать! У меня приступы нежности, Глеб Анатольевич. Вчера я и к вам прижималась! Ну и какой вывод из этого? Мне наплевать, что про меня будут судачить. Мне важен только данный момент, сегодняшний.

Алла закурила и сделала несколько сладких затяжек.

— А с Челобановым отношения были не только творческие, естественно, — продолжала она. — Они были близкие, человеческие. В чем это выражается, тут, конечно, без домыслов не обошлось. Но я очень люблю этого артиста, от которого меня иногда воротит. О господи, запутаешься тут с вами, — рассмеялась. — Я даже покраснела, честно говоря. Ужас какой!

— Вообще не позавидуешь страшной судьбе актрисы, которой…

— Ой, не надо, ой, не надо! — остановила меня Алла. — Судьба прекрасная! — И стала хохотать. — Она на самом деле прекрасная. А актеров я действительно всех люблю. И к кому прижималась, и к кому не прижималась! — Не в силах остановить смех, она достала платок и начала утирать слезы. — Я скромная девушка. Вы меня до слез довели. Видите — я плачу! — И сквозь новый приступ смеха: — Ой, какой кошмар! Уйдите все от меня, уйдите!

И сняла микрофон со свитера.

* * *

В начале восьмидесятых годов Владислав Виноградов, выпускник операторского факультета ВГИКа, ставший режиссером-документалистом, сделал любопытный фильм «Я возвращаю ваш портрет». Мне эта картина оказалась близка. Я знал актеров, которые снялись там, рассказывал о них по радио и телевидению, они стали героями моей книги «Звезды советской эстрады». Но в первом ее издании главы о Пугачевой не было, и, готовя второе, я хотел устранить этот пробел.

Эпизод в фильме Виноградова, посвященный Пугачевой, вызвал у меня поэтому особый интерес. Он подогревался тремя причинами. Во-первых, хотелось услышать, что говорила Алла, которой в ту пору едва исполнилось тридцать. Во-вторых, как она отвечала на вопросы, когда еще не ненавидела интервью и соглашалась сниматься в документальном кино. И в-третьих, я знал: никто о себе лучше не расскажет, чем сама она. Хотелось убедиться и в этом.

Интервью с Пугачевой построено по всем законам журналистики. Вступление, обычно обосновывающее необходимость беседы, отдано старейшине эстрады Марии Владимировне Мироновой.

— Сейчас произошел какой-то второй пугачевский бунт, — говорит она, — но про Пугачеву я хочу сказать, и это мое личное мнение: она — человек чрезвычайно одаренный. Она может нравиться, не нравиться, как всякий одаренный человек, но она особенная. Она не такая, как все, а ведь на эстраде самое главное — индивидуальность!

Затем на экране появляется сын Марии Владимировны — Андрей, уже тогда известный артист театра и кино. Андрей Александрович беседует с Пугачевой у нее дома, возле огромного камина. Алла, видно, так спешила на этот разговор, что сидела в кресле, не успев снять шляпку, беседой увлеклась и на вопросы отвечала обстоятельно.

— Скажите, одной из первых песен вы спели «Арлекино», и после этого вас сразу заметили и вы сразу стали известной?

— У меня было несколько песен, и я все время ждала, какая из них, грубо говоря, вывезет, какая более счастливой будет. Оказалась «Посидим, поокаем» — это было в семьдесят четвертом году. Я играла там такую девчонку, очень смешную, все смеялись до упаду и сразу назвали меня комической певицей. А потом выпустила «Арлекино», тогда меня стали звать трагикомической певицей. А когда спела монолог «Женщина, которая поет», стали звать трагической.

А на самом деле все проще: у меня разноплановый репертуар. Сцена для меня, как лекарство. Она сделала меня другим человеком. Я была некрасивая, невзрачная, угловатая, а теперь видите, какая красивая!

Пугачева хлопает ладонью по шляпке, сдвигая ее на лоб, и смеется. Смеется и Миронов, а Алла продолжает:

— И знаете, мне было при контакте с людьми довольно-таки сложно. А выйдешь на сцену — зрители вроде далеко, что хочешь, то и делай. Уже не выгонят, раз вышла. И я такую свободу почувствовала, когда вышла на сцену первый раз, на огромную сцену в большом зале в Лужниках, что со страху я стала кричать и танцевать. Мне казалось, что это мой последний концерт, что мне вот так разрешат, а больше никогда не разрешат.

Миронов улыбается и задает следующий вопрос:

— Все говорят, что вы ни на кого не похожи, я тоже с этим согласен, а интересно, у вас есть кумиры?

— Мне очень трудно на это ответить, потому что, когда я еще не думала петь, у меня уже были пластинки таких мастеров, как Шульженко, Утесов. Это еще не значит, что мне нравилось, что они поют. Но то, как они поют… Они не фальшивили никогда перед зрителями, перед слушателями, и чувствовалось: о чем они думают, о том и поют.