Алконост - [3]

Испытать сожаление ему пришлось дома. Алле, оказывается, совсем не нужен был никакой попугай. Он ее, оказывается, опять не так понял. Он ее, видите ли, никогда толком не понимал. Как будто она сама ему не сказала — привези мне попугая в конце концов! Чего-то он там ей в горячке наобещал перед отъездом, снова она начала говорить про театры да про всякое такое, снова начала заводиться. Бабанов хотел прервать ее, сказать — посмотри, что я тебе привез. Это вовсе не попугай. Эта штука покруче будет. Во, смотри какая. Такую и в зоопарке не найдешь. Но она не слушала. Она совсем разошлась, даже не замечая птицу, которая сразу же забилась в угол, откуда ее Бабанов не спешил вытаскивать.

Игорь, ты даже не позвонил. Ты даже не обеспокоился тем, что я могу здесь чувствовать. Что, тебе было трудно позвонить? Или твой телефон отключили? Ладно бы ты поехал куда-нибудь в Европу, это еще куда ни шло. А тут я каждый день смотрю телевизор — а там Индия да Индия, в Индии снова наводнение, в Индии снова эпидемия, в Индии опять кого-то прирезали!.. И ты еще не звонишь. Я не могу так больше, Игорь.

Посмотри, что я тебе привез, произнес Бабанов заготовленную фразу и вытолкнул птицу из угла. Стуча загнутыми крючковатыми когтями по полу, сложив громадные крылья за спиной, птица вышла на середину комнаты и, остановившись, нелепо вывернувшись, взглянула на Аллу снизу вверх. Беззвучно и немедленно Алла рухнула на пол в глубоком обмороке.

Позже, вечером, в углах приглушенно горели бра, играла музыка, был накрыт стол, и к нему прилагалась бутылка рейнвейна, — Бабанов решил отпраздновать свое возвращение домой и тем самым скрасить дневное происшествие. Алла вся преобразилась, она смеялась, ей тоже хотелось поскорее замять то, что произошло, и у нее был хороший аппетит в этот вечер. Она все время говорила, говорила с тех самых пор, как Бабанов поднес ей пробку от пузырька с нашатырем. А может, Бабанову казалось, что она так много говорит. Возможно, он отвык от ее разговоров, отвык от нее, от дома, неужели же так быстро, три дня ведь прошло, или это птица, это она так меня встряхнула, что до сих пор в себя прийти не могу, хорошо, что я отвел взгляд, хотя, может, и стоило глянуть ей прямо в глаза. Так он думал и был не очень разговорчив, а Алла говорила. Я так сильно испугалась, говорила она. Это было настолько невероятно — мы разговаривали, я переволновалась, и вдруг ты — посмотри, что я привез, — и выходит она. Эта птица. Я думала, это кукла, а потом увидела ее глаза. И потом… Я дал тебе нашатыря, сказал Бабанов. Да, нашатыря, такой мерзкий запах. Я думала, мне все приснилось, такого не бывает ведь, а теперь вот я знаю, она там, в кухне… Я думал, я сделаю тебе приятное. Ты же хотела попугая. В третий раз тебе повторяю — не хотела я никакого попугая! Мне нужен ты. А ты мне приволок из своей Индии это страшилище. Ничего не страшилище. Приглядись получше. Она очень милая женщина. Что ты в ней нашел? Перья вместо волос и пахнет птичником. И ей не мешало бы обратиться к косметологу. Алла, это птица. Она летает, и ветер дует ей в лицо. Не поймешь вас, мужчин. Сначала ты говоришь, что она женщина, теперь вот… И где ты ее откопал? В третий раз тебе повторяю — я купил ее на базаре в Калькутте! С ума сойти. Ты просто пошел на базар, вытащил деньги из кармана — ты ведь, кажется, деньги в кармане носишь, — и купил… эту мифологическую птицу. Ты хоть понимал, что покупаешь нечто сказочное? Нет. Правда, крутая штуковина? Уф! Ну тебя! Алл, ну давай выпьем. Я где-то читала про нее. Про эту птицу. Она что-то делает… Ну что может делать птица? Кстати, иди посмотри, может, как бы она в кухне чего-нибудь не наделала. Ничего она не наделает. Она не может ничего такого наделать. Она необыкновенная, ты разве не видишь? Нет. Ну, знаешь, это все равно что твой Колян или Толян купил бы себе дракона. У Толяна денег не хватит — дракона купить. Иди ко мне. Игорь! Ну что? Позвони завтра Либушу. Кому? Либушу, ну помнишь? Он ведь в этих мифах разбирается. Может, чего-нибудь посоветует. Позвоню, позвоню.

Утром Бабанову зачем-то припомнились ошарашенные лица индусов там, на базаре, когда он спросил, хорошо ли поет птица. И чего это они? — успел задаться он снова вопросом, прежде чем захлопнулась за ним с лязгом кованая решетка новых будней, отсекая слова и обещания, и клокочущий слив трудового дня всосал его с жадностью, закрутив в водовороте первостепенных и безотлагательных дел.

Возвращался он с работы донельзя измотанным и всегда со стойким ощущением, что позади не один день, а два или даже несколько. В подъезде накатывала обычно на Бабанова волна запоздалого сожаления, ибо он знал, что Алла к его приходу уже спит, а значит, прошел еще один день, прошел впустую для нее, полный тоски и маяты, — она, наверное, маялась и не знала, чем себя занять, в то время как он мог бы это как-нибудь поправить, хотя как, он не знал. И поэтому в передней Бабанов обычно уже справлялся со своим раскаянием тычками обещаний и уговоров: делать это было привычно и легко. Бабанов легко поддавался самовнушению.